Каннибалы

Оба засмеялись – и Борис, и Авилов. Во-первых, потому что первый тур коньяка уже добрался до сосудов головного мозга, во‐вторых, потому что нервы – отпустило.

Сидели они не в лодке, а в креслах.

Борис разлил второй тур. Протянул Авилову – тот с трудом подал вперед полное тело, чтобы взять бокал, с облегчением откинулся на спинку, и пузо снова выперло поверх брюк. Он был не особо-то и жирный – просто круглый: круглые щеки, круглые глаза, пухлые губы. На такого посмотришь – скажешь: профессорский сынок, мальчик со скрипкой, которого шпыняют всем двором. И ошибешься: родители у Авилова были, что называется, простые. На излете советского времени Авилов прибился к компании московских потомственных мажоров, в 90-е из этой компании вылупились первые постсоветские миллионеры. Вот что быстро выдал Борису гугл, пока Авилов ехал по пустым московским улицам. Но в той компании Авилов так никогда и не стал совсем своим, хотя и сколотил деньги вместе с ними. «И они наверняка давали ему это понять». Гугл про это не писал, Борис сам догадался. Он тоже не любил «потомственных». Ни в каком виде. А в московском – пуще всего.

– За начало прекрасной дружбы! – объявил Авилов. И с усмешечкой добавил: – Как вульгарный москвич, я сразу лезу с дружбой. Но вы ведь из Питера, вы сумеете меня отшить изящно.

Борис усмехнулся. Чокнулись. Он не собирался отшивать Авилова. Он оценил его рассчитанную смелость. Его хорошо продуманную откровенность. Карты на стол Авилов выложил первым. Но Борис гадал, какие еще припрятаны в рукаве.

От лампы в коньяке дрожали янтарные искры. Вне оранжевого шара света вырисовывались черные глыбы предметов. Свет испускала уродская дизайнерская лампа, откопанная где-то Верой. Борису в ней нравилось только одно: в рассеянном теплом свете все лица казались глаже, интереснее и моложе, как при свечах в XIX веке.

Авилов понюхал коньяк, довольно хмыкнул. Борис ответил, хрюкнув. Коньяк был отличный, выдержанный Hine. Перешли на ты.

– За придурка.

– За придурка.

– Ты за кого, собственно, пьешь? – поглядел поверх бокала Авилов. Глаза – хитрые и довольные щелочки. Борис знал и другой его взгляд: круглый, холодный, рыбий.

– За Вострова, – ответил, подмигнув.

– Дай бог ему здоровья, – согласился Авилов. «Гидро» теперь перешел к нему. «А я думал, «Гидро» национализируют», – предусмотрительно не сказал Борис. Оба пригубили.

– Я, главное, чуть не обосрался у Соколова в приемной, – признался Борис. – Я, как влюбленная школьница, Соколову названивал. Думал, он меня динамит.

Сейчас, когда все не просто позади, а вообще в шоколаде, можно было юмористически сгустить краски, посмеяться над собой: прихоть победителей.

– Я б тоже, – охотно согласился Авилов, – обосрался и названивал.

– Прикинь, я такой думал: ни хуя себе, его величество меня типа не принимает! А он тогда уже сидел, наверное, где-нибудь… на пересадке.

– Во Франкфурте.

– В Минске!

– В «Duty Free» бухал, – подхватил Авилов. – Для куража.

Оба заржали. Борис задумался:

– Думаешь, Востров правда запоет?

– Я думаю – уже поет, – кивнул Авилов. – Вон Соколов с какой скоростью в Америку рванул. Я прикинул – чисто по времени. Он как увидел, что Востров с его маленькими тайнами в инете висит, так сразу и рванул. Понял, что а – ща Вострова за вымя возьмут, бэ – тот молчать не будет.

«Он не про тайны увидел, – подумал Борис. – Он увидел, что Востров – живой. Что я его не отравил».

– На воре шапка горит, – вспомнил нейтральную пословицу Борис.

– Жопа у вора горит, – поправил Авилов. – Только я думаю, там все еще хуже.

– Я тоже так думаю.

Борис умолк. Рассказывать? Или нет? Авилов заметил тень на его лице. Пригласил: – Я могила.

Не удержался, и сострил:

– …Братская.

Борис ухмыльнулся – показывая, что понял шутку. Предложил:

– Еще коньяка?

– Давай.

Наклонил тяжелую бутылку, выигрывая несколько секунд, – думал. Это был один из тех моментов, когда ступаешь на лед, гадая: выдержит тебя или провалишься. То ли выдашь Авилову козырь против тебя, он мужик хитрый, терпеливый, привык быть сам по себе: никогда не знаешь, когда и как тебя сдаст. То ли наоборот, этот момент еще крепче свяжет вашу… Дружбу? Или как это называется, когда вам обоим под шестьдесят?

Авилов прижал бокал к животу. Смотрел на Бориса. Точно и он что-то взвешивал. Взвесил, а потом сказал:

– Соколов ФБРовцам про лабораторию свою рассказать пообещал. К бабке не ходи.

Борис вскинул на него глаза.

– Какую лабораторию?

– Яды, экспериментальные, новые. Конверсионный, так сказать, продукт КГБ. Еще с совка. Расскажу как-нибудь. Там тысяча и одна ночь. Такова жизнь. Секреты есть у всех. Все зависит от того, куда они тебя заведут. Вострова вот – в камеру. А Соколова…

Оба задумались, как это можно назвать: свобода? или жопа?

Авилов принялся нюхать коньяк, сделал мелкий глоточек – будто только ради коньяка в гости к Борису среди ночи и пришел. Борис слушал тишину огромной квартиры. Шум города отсекали мощные окна. Ни звука. Только скрипнуло кресло под Авиловым напротив. Он сделал шаг первым, думал Борис. Но не рискнул.