Каннские хроники. 2006–2016

Д. Дондурей. Да, но все-таки, согласитесь, мы пока не видели российских режиссеров в титрах блокбастеров мирового значения, в которые крупнейшие дистрибьюторские компании из разных стран вкладывают десятки миллионов долларов.

А. Плахов. Может быть, еще увидим^[1].

Л. Карахан. Увидим, если перестанем быть слишком категоричными в своем выборе. А то у нас ведь как: да здравствует коммерческое кино – значит, долой авторское! Сращение, о котором говорит Андрей, сейчас не происходит. Более того, оно кажется нам вредным. Но ведь именно обогатившись энергией авторского, протестного кино, в Америке 1960-х обрело второе дыхание переживавшее серьезный кризис кассовое студийное производство.

Д. Дондурей. У нашей индустрии будет больше возможностей для маневра, когда рынок расширится, появится больше залов, больше денег, больше продюсеров…

Л. Карахан. Нет. Это произойдет, только когда внутренние художественные токи будут более активными. Экстенсивный путь развития в кинематографе ни к чему значительному не приведет…

Кадр из фильма «Вавилон» (реж. А. Гонсалес Иньярриту; 2006)

Д. Дондурей. Но он даст деньги, а денег всегда должно быть больше…

Л. Карахан. Деньги сами по себе – тоже не лекарство. Вот сейчас нефть дорожает и денег все больше (кстати, мы зря не анализируем связь «трубы» с расцветом российского блокбастера). Но если нефтепровод перекроют, внутреннего накопления окажется явно недостаточно для того, чтобы кино в России продолжало набирать обороты. Сообщающиеся сосуды пока не работают. А без этого кино – в лучшем случае успешный товар. И только.

Д. Дондурей. Таким образом, можно сделать утешительный для каждого творческого человека вывод, что деньги напрямую не влияют на качество кино, что их может быть даже много…

Л. Карахан….а искусства мало.

Д. Дондурей. Андрей, вот вы прекрасно знаете фестивальное движение и как руководитель мощной международной профессиональной организации в определенном смысле даже отвечаете за него^[2]. В спорте существуют какие-то предварительные турниры, соревнования, сложные объективные отборы, дающие национальной команде или одному спортсмену право участвовать в мировом чемпионате. А в кино вместо всего этого сплошная субъективность – люди, кем-то назначенные, принимающие решения, которые они никак не обосновывают – не обязаны обосновывать: мы не знаем, какими критериями они руководствовались, что у них за вкусы, какие мотивы и приоритеты. Если они не отобрали наш фильм на Каннский, Венецианский, Берлинский фестивали, то что это означает? Что у нас плохо с авторским кино? А может, у нас с ним замечательно и мы не попали, скажем, в Канны по каким-либо политическим или другим соображениям… Хотя нам известно, что эти отборщики – высокого уровня профессионалы.

А. Плахов. Меня удивляет ваш вопрос, вы же прекрасно знаете тех людей, которые отбирают российское кино для Канн, Берлина, Венеции – это все наши коллеги, в основном либо кинокритики, либо те, кто очень давно тесно связан с кинематографом. Ну, скажем, Жоэль Шапрон делает предварительный отбор российского кино для Каннского фестиваля. Как всегда, можно спорить о том, как он это делает: один год – более удачно, другой – менее. Но по крайней мере в плане информированности нельзя усомниться в том, что он знает абсолютно все, что происходит на российских киностудиях и даже в домах и в головах российских кинематографистов.

Л. Карахан. Насколько я знаю, отборщики, перед которыми у нас многие приседают, вовсе не последняя инстанция отбора. Жоэль Шапрон, руководствуясь своим вкусом, может что-то отобрать, что-то нет. Но он никогда никому не мешает посылать свои фильмы прямо в Канны. И, в общем-то, шансы у этих российских «самоходов» приблизительно те же самые, что и у фильмов с рекомендацией. Главный критерий – художественное качество.

Д. Дондурей. Каннский фестиваль – очень сложная система, он вбирает в себя разные сферы кинематографа. При том что соревнуются не страны, а художники, и даже не художники, а произведения, фестиваль – это индустрия. Некоторые считают, что уже сейчас он существует при рынке, а не наоборот, как было когда-то. Канны – гигантский рынок, где сотни различных фирм продают, покупают, назначают в звезды, определяют цены. У фестиваля очень много функций, в том числе и неосмысленных. Потом это ведь действительно полноценный фестиваль. Там на самом деле делают имена, выбирают новые стилевые координаты, намечают ориентиры и направления. Кроме того, там формируются мифологические интриги. Скажите, как вам кажется, была ли у завершившегося кинофестиваля какая-то сверхзадача, метасюжет? Отборщики, составители программ что-то пытались нам сказать – самой драматургией и конкурса, и того, что было показано вне его?