Каннские хроники. 2006–2016

Л. Карахан. Нет. Это не индивидуальный просчет. Скорее, как я уже говорил, общая тенденция. Герой просто не в состоянии противопоставить себя переизбыточной реальности – пусть даже так трагически, как это сделал феллиниевский Штайнер. У Соррентино палочка-выручалочка героя, его внутренний оазис – это сентиментальное воспоминание о любовном приключении на пляже.

А. Плахов. Вообще-то Соррентино прыгнул выше самого себя. Но мы знаем: просто рядом не было Феллини. Понятно, почему планка не взята. Феллини и сам был способен к рефлексии такого рода, как Штайнер, – богоборческой или боготворческой, а с другой стороны, был чрезвычайно жизнелюбивым, земным, чувственным человеком. И эту плотскость мы ощущаем во всех его фильмах, что абсолютно не мешало ему быть по-настоящему духовным. Теперь сочетать то и другое по максимуму невозможно. Вот и возникает Соррентино, у которого все это в общем происходит в режиме имитации. Его за это нельзя осуждать, потому что именно эта имитация и является темой фильма, его сюжетом. И если о фильмах Феллини когда-то говорили, что это декаданс, то «Великую красоту» Соррентино следует считать декадансом декаданса.

Д. Дондурей. Но именно «декаданс декаданса» и требует от художника еще большей изощренности, тонкости, эстетического потенциала, таланта. Сейчас скажу грубо, пошло и нагло. Раньше стать Феллини было много легче, чем сегодня – Ларсом фон Триером.

А. Плахов. Совершенно верно. Я как раз сейчас подумал о Триере. Это, наверное, единственный режиссер, который способен этот декаданс второй степени во что-то живое претворить. Я, конечно, не знаю, что будет с его следующим фильмом, но есть большая надежда^[16].

Д. Дондурей. Я думаю, он нас и весь кинематографический мир не подведет.

А. Плахов. Посмотрим. А пока я бы хотел вернуться к разговору о реализме и реабилитации не только телесной, но и физической реальности вообще. Я считаю, что такая реабилитация происходит в кинематографе регулярно, каждые 25 лет, или 15 – 20, по-разному.

Д. Дондурей. Андрей, это естественный процесс. Меняется время, его образы, типы вопросов, ответов, картины мира – все меняется. Художники предлагают свое видение таких изменений.

А. Плахов. Помимо того что меняются картины мира, на новом витке возникает потребность иного кинематографа. Саморефлексия в другом смысле, в онтологическом. Природа кинематографа – это и есть физическая реальность. Психическая, духовная – она все равно возникает на основе физической, другого не дано.

Достаточно заглянуть в историю кино, чтобы увидеть, как эти периоды воспроизводятся через какое-то количество лет с удивительной настойчивостью. После того как сформировался классический Голливуд, на руинах войны возникает итальянский неореализм. Всего через десять лет приходят европейские «новые волны» – французская, чешская… Вроде все поглотил постмодернизм. Но тем не менее в конце 1990-х возникает «Догма» – с одной стороны, постмодернистское течение, а с другой – тоже реабилитация физической реальности, хотя и очень специфическая. Но, если вы помните, помимо «Догмы» в конце 1990-х годов возник, как я его определил, европейский «новый реализм». В 1999 году, как раз когда были представлены все классики постмодернизма – и Альмодовар, и Джармуш, и Линч, и многие другие, – в Каннах победили картины «Розетта» братьев Дарденн и «Человечность» Дюмона. Потом, между прочим, эти режиссеры действительно, как Лев правильно говорит, вышли за пределы физической реальности в поисках неких духовных решений. Мы видим это и в последних работах Дюмона, и у тех же Дарденнов. Но в тот момент они воспринимались именно как апологеты и выразители процесса реабилитации физической реальности. Это был такой «новый реализм», который, кстати, уже тогда включал в себя элементы порно, как, например, у Дюмона. Элементы реабилитации телесной жизни. Новая стадия проникновения в нее и откровенного ее отображения. Прошло почти 15 лет, и мы видим, судя по фильму Кешиша, что кино опять погружается в…

Д. Дондурей. В ту же реку.

А. Плахов. В ту же, но уже не в ту, конечно же. Гораздо глубже. Потому что фильма такого уровня откровенности при высочайшем и совершенном художественном исполнении я еще не видел. Учитывая к тому же нетрадиционность отношений и сложность представления сексуальной сферы в кинематографе…

Д. Дондурей. Даже у Патриса Шеро в «Интиме»…

А. Плахов. Да, я забыл его упомянуть, он тоже имеет к этому прямое отношение. Но такого, как в «Жизни Адель», я не видел и даже не представляю, каким образом это можно было осуществить. Некое абсолютно новое явление, которое требует адекватного осмысления и изучения. Пока испытываю перед этим явлением лишь восторг и восхищение. В силу его невероятного приближения к реальности – и вместе с тем возвышенности.

Д. Дондурей. В развитие темы. Вы не думаете, что в этот туннель сейчас войдут многие другие авторы?