Каньон-а-Шарон

Взрыв раздался так близко, что заложило уши, и непонятно было, с какой стороны грохнуло. Я обернулся в сторону «Макдоналдса», но, судя по тому, куда бежали люди, это случилось в противоположной стороне, у каньона[1] а-Шарон[2]. Я вспомнил про «субару». Если террористом был тот араб, то виноватым оказывался я: видел же сумку, видел номер машины — должен был немедленно сообщить! Теперь уже было поздно. Подошел наш автобус, мы с Гаем забрались в него вслед за девчатами в военной форме. У одной за спиной был автомат, другая держала в руке длинную снайперскую винтовку. Автобус едва продвигался в пробке на узких улочках. Прошло полчаса, а он не преодолел и двухсот метров. Перед каньоном мы увидели густую толпу, полицейских, полосатую ленту оцепления, носилки с ранеными, «амбулансы», которые один за другим разворачивались и, гудя сиренами, мчались по встречной полосе в больницу Ланиадо.

— Эбенемат, — сказал водитель.

Я старался, чтобы Гай не смотрел в сторону взрыва. Он, как будто, не замечал ничего, не задавал вопросов, играл с обезьянкой, что-то бормотал под нос.

Девушки выходили на первой остановке — у каньона. Я увидел оставленные на сиденье какие-то накладные пластины из вороненой стали, крикнул:

— Девушки, вы забыли что-то!

Одна из них вернулась, со смущенной улыбкой забрала забытые части оружия, соскочила вслед за подругой, и они заспешили к месту взрыва.

За каньоном дорога была свободна. С ее гребня виднелись километрах в десяти-пятнадцати от нас холмы палестинской автономии, а ближе, сразу за гребнем, начиналась наша окраина — черепичные крыши среди зелени садов.

Ира металась между калиткой и крыльцом дома — высматривала нас с Гаем и боялась слишком удалиться от телефона, чтобы не пропустить звонок. Телевизор был включен. Уже показывали в прямом эфире толпу и «амбулансы».

— Семьдесят раненых, — сказала Ира. — Убитых, кажется, двое. Один из них, наверно, — сам террорист.

— Дашка не звонила?

— Мобильники были отключены. Полиция отключает.

Позвонили друзья из Иерусалима, позвонила мама узнать, дома ли мы. Она плохо слышит и не знала о взрыве, хоть жила в пяти минутах ходьбы от каньона. Ира ничего не стала ей говорить.

Я набрал номер Дашки, услышал автоответчик, сказал:

— Мы все дома, все в порядке, позвони, где ты.

Ира отвечала на звонки знакомых. Разговоры были короткими: «Все в порядке?» — «Все в порядке, не попали». — «Бай». Вечером передадут о взрыве по российским телеканалам, и начнутся звонки из Москвы.

Снова позвонила мама:

— Вы слышали, что случилось?

— Да, мы смотрим телевизор.

— А где Дашка?

— Она сейчас в Тель-Авиве, мама.

— Что она там делает?

— Там международный семинар математиков памяти Векслера.

— Памяти Григория Соломоновича?

— Да, мама.

— А при чем Дашка?

— Ее знакомый на семинар приехал.

— Как жаль, что Григорий Соломонович не дожил.

— Да, мама. Бай.

Я снова набрал Дашкин номер. Ответил автомат. Мы сидели перед телевизором, смотрели, как прокручивают одни и те же кадры, снятые через несколько минут после взрыва. Бежали санитары с носилками, спецкоманда верующих собирала в пластиковые пакеты окровавленные кусочки тел, чтобы предать их земле. Несколько раз показали искореженные и обгоревшие остатки взорвавшейся машины. Я опять подумал: не та ли самая «субара», но по телевизору нельзя было определить ни марку, ни цвет. Репортер с микрофоном говорил очень быстро, я не все успевал понять. Его сменяли репортажи из Ланиадо, интервью усталых врачей, заявления правых и левых политиков в Иерусалиме, интервью свидетелей, еще не оправившихся от шока. Появилось имя убитой — Орит Шифрин, двадцать восемь лет. Мы ее не знали.

Раненые продолжали прибывать в больницу, общее число их было уже восемьдесят шесть и продолжало расти. Время от времени я набирал номер Дашкиного мобильника — он не отвечал. Вначале я бесился: как можно отключать телефон! Только моя дочь способна на это! Потом злость исчезла, остались только страх и напряженное ожидание звонка. На телеэкране периодически возникал справочный номер Ланиадо, по которому можно было узнать фамилии раненых, но мы не звонили по нему из какого-то суеверного чувства, будто, допусти мы мысль, что Дашка ранена, произнеси это вслух, — и она окажется раненой. Так прошло часа три, и Ира не выдержала, набрала этот номер. Назвала имя и фамилию. Нет, такой нет. Впрочем, не все раненые в состоянии назвать фамилию, и не у всех с собой документы…

— Не сходи с ума, — сказал я. — Она на машине, у нее с собой водительские права.

— Я поеду в больницу.

— Тебя все равно не пустят к тяжелым.

— А вдруг пустят?

— Тогда давай уж я поеду.

— Тебя могут не пустить, а меня пустят. Ты сиди с Гаем.

— Закажи хотя бы такси.

— Ты прав.

Мы с Гаем остались вдвоем. Он переключил телевизор на детский канал — в четыре часа начался его «Супермен». Опять эти дурацкие превращения…

Наконец позвонила Дашка:

— Я уже подъезжаю к городу. Вы в порядке?

— Почему ты телефон выключаешь?!!

— Я не выключала. Что-то в нем испортилось. Наверно, батарейки сели.

— Как же ты звонишь?

Дашка запнулась.