Канун

Отношения людей сначала удивляли и раздражали Аквилонова, но потом ему стало нравиться, что его считают не тем, чем он был на самом деле.

Скрытный и любящий только свое одиночество, не отказывался между тем поддерживать с людьми самые лучшие отношения.

И его считали искренним и общительным.

Нередко к нему обращались с просьбой разъяснить что-нибудь, чего он и сам не знал.

И он, не смущаясь, крайне убедительно давал разъяснения, самому себе неясные.

Однажды кто-то сказал ему:

— Удивительно, как вы все знаете.

Аквилонов ответил:

— Уметь отвечать важнее, чем знать.

Аквилонов, после того как еще в юности потушил в себе первую любовь, впоследствии ни одной женщины не любил. И не увлекался.

Но в женском обществе время проводил часто. Чувствовал себя с женщинами свободнее, чем даже с детьми.

Женщины говорили о нем, что он чуткий, умный, знающий и ценящий женщину.

А одна, сильно любившая Аквилонова, даже видела в нем великого человека.

Была она какая-то непонятно-кипящая, восторженная, неумная.

Кипела неизвестно отчего, восторгалась неизвестно чем.

Когда она приходила к Аквилонову, казалось, что ей некогда: заглянула на минуточку и сейчас помчится по каким-то необычайно важным делам.

Но вместо того сидела целыми часами, говорила без конца. Торопливо и восторженно, захлебываясь в словах и путаясь в мыслях, и была похожа на суетливых бестолковых старух.

Торопятся, топчутся, а все ни с места. И дело в руках не кипит, а застывает.

Она постоянно говорила одно и то же: о высоком назначении Аквилонова, о его стремлениях — стремлениях гиганта, о том, что время дорого, а жизнь коротка, и пора сказать миру великую правду.

Сперва Аквилонов думал, что она принимает его или за крупного коммуниста, или же, наоборот, за контрреволюционера, а может быть, за сектанта, но из дальнейших бесед с нею выяснилось следующее: во всем мире существуют всего два  н а с т о я щ и х  человека — это она и, главное, он, Аквилонов; остальное же человечество делилось на категории хищных зверей, тупых животных и третья категория — что-то вроде инфузорий.

Далее, н а с т о я щ и й  человек Аквилонов и его спутник на великом и трудном пути, Зоя Андреевна Панова, по мужу Бекерская, должны совершить чудесное превращение людей всех трех категорий в настоящих людей.

— Надо только уметь сказать миру великую правду, — говорила Зоя Андреевна, торопясь и захлебываясь. — А ты, Аквилонов (она всегда называла его по фамилии и на «ты»), умеешь сказать. Ты скажешь! Сказать, что люди убили в себе человека, потеряли душу. Они поймут. Правда, если она настоящая, а не выдуманная, обязательно дойдет до сердца. Во всем человечестве произойдет революция духа.

Аквилонов не разбивал ее иллюзий.

— Слово больше, чем дело, — говорил он убежденно, — слово рождает дело.

Она восторженно захлебывалась:

— Именно. И ты скажешь слово. Твое слово совершит чудеса. Ты — гигант… Ты…

Она, по обыкновению, запуталась и сказала некрасивую и смешную фразу, но осталась довольна ею:

— Ты всемирный светильник, а я — масло.

«Экое ты всемирное масло!» — насмешливо подумал Аквилонов и сказал:

— Первую умную женщину встречаю.

И поцеловал ей руку.

Она ответила отрывистым поцелуем. Всегда целовала его в родимое пятнышко на левой щеке.

Она ему скоро надоела.

Тогда написал ей такое письмо:

«Мне жаль тебя. Ты очень несчастна. Несчастие твое в том, что ты менее умна, чем начитанна.

В твоей бедной головке перемешалось все: древние мудрецы, потом разные Ницше, Шопенгауэры, Ибсены, Метерлинки, почему-то даже оба Дюма. Получился невозможный винегрет, каким ты и хотела кормить все человечество.

Мой совет: забудь всякие мировые вопросы, выкинь из головы этих Дюма и К°.

А главное — будь женщиной.

Женское в тебе есть.

Правда, лицом ты некрасива, но фигурою — недурна: хорошая грудь, превосходная линия бедер. Муж у тебя неплохой. А если хочешь, приходи ко мне. Буду ждать, но только как женщину, а если «с идеями» — прогоню».

Когда пришла — спросил:

— Согласна?

Вместо ответа вынула из муфты маленькую баночку.

Схватил ее за руку.

Она слабо вырывала руку, говорила тихо сквозь крепко сжатые зубы:

— Пусти! Нет, пусти! Все равно… Глаза у нее были потерянные.

Разжал ее руку. Баночку внимательно рассмотрел: на баночке ярлык с  А д а м о в о й  головой. Спрятал баночку в ящик письменного стола.

— Этот яд действует моментально, — сказал спокойно. — Глупо, милая.

Она плакала, закрыв лицо муфтою. Когда перестала плакать, снова спросил:

— Согласна?

Она вдруг быстро зашептала:

— Все равно убью себя. Не здесь, не у тебя. Собакой у порога твоего не издохну, не бойся!

Лицо у нее было в розовых пятнах, распухшее от слез.

Ему стало противно.

— Уйди, пожалуйста! — сказал он, не скрывая отвращения.

Быстро подошел к двери, распахнул. Губы вздрагивали.

— Иди скорей!

Она тихо пошла к двери, не спуская с него испуганных глаз. В дверях остановилась:

— Завтра… увидишь… в газете…

Зарыдала.

— Я газет не читаю, — сказал уже спокойно Аквилонов.

4

ЖАЖДА