Канун

Этот припев повторялся после каждого куплета, и когда Роман Романыч заканчивал песню, слушатели не выдерживали и подхватывали припев: Иуда Кузьмич несколько сиплым, но приятным баритоном, Алексей неопределенным голосом и фальшивя, а Таисия, приложив ладонь к щеке и покачивая головою, перевирая слова и мотив, визгливо и скорбно тянула во всю силу своей мощной груди:

«Э-эх, да ты, мой ту-у-урак, ца-алуй да миня да па-ска-аре-ей »…

Роман Романыч исполнял еще несколько вещей, а под конец, опьяненный вином и успехом, с торжественностью, плохо замаскированной шутливостью тона, объявлял:

— Граждане, внимание! Следующим номером нашей программы знаменитый артист первый тенор Пластунов исполнит, понимаете ли нет, коронную роль: «Звени, бубенчик мой, звени…» Из оперы… гм…

Уверенно добавлял:

— «Гугеноты».

— Правильно, — пьяно вопил Иуда Моторин. — Просим!

— Просим! — кричала и Таисия, уже не конфузясь, так как Иуда Кузьмич успевал ее, под шумок, слегка подпоить. — Просим, Роман Романыч!

И шептала Иуде Кузьмичу:

— Ах, «Звени, бубенчик» — моя любимая…

Но тот перебивал ее, тихо давясь смехом:

— Любимая… мозоль.

Песню «Звени, бубенчик мой, звени» Роман Романыч неоднократно слышал в исполнении известного эстрадного артиста и перенял у него манеру петь, мимику и позы.

Песня была о шуте и короле: шут-певец любит королеву; однажды королева, слушая песню тайно влюбленного в нее шута, дарит его мимолетной любовью; паж, также влюбленный в королеву, в припадке ревности доносит королю об измене его жены; шут погибает на эшафоте.

Роман Романыч пел эту песню всегда с большим чувством: любовные томления и тоска влюбленного шута, злая его судьба — все это трогало и волновало Роман Романыча.

Неподдельной тоской звучал его голос:

Вот снова ночь. И шут — один.
По королеве он тоскует…

И, как рыдания, припев:

Звени, бубенчик мой, звени-и…

Потом — в позе и голосе Романа Романыча мрачная торжественность, когда король, прямо с места казни шута, идет, в сопровождении палача, в покои королевы:

«Я тоже песни полюбил,
Я также внял его напеву…»

Роман Романыч делает эффектный жест рукою, также перенятый у эстрадной знаменитости, словно бросает на пол что-то страшное и омерзительное:

«…смотри: тут — голова
Шута, что любит королеву».

Нежно стихают рыдания — серебряный голос певца:

Звени, бубенчик мой, звени-и-и…

Роман Романыч бессильно роняет голову на грудь и стоит так несколько мгновений.

— Браво! Би-ис! — бешено аплодировал Иуда Кузьмич.

Таисия улыбалась и всхлипывала. Сдержанно хлопал в ладоши Алексей.

Роман Романыч вскидывал голову, словно очнувшись от сна.

Лицо его слегка бледно, красивые глаза в слезах, а на губах — счастливая улыбка.

— Ты, Романыч, настоящий Шаляпин, честное слово! Куда! Тот — хуже, — говорил растроганный Иуда Кузьмич. — Ей-богу, хуже!

Роман Романыч как бы с сожалением покачивал головою:

— Петь трудно. Опера требует соответствующих условий. А тут, понимаете ли нет, «Гугеноты» — и вдруг под гитару, ха-ха! Нужно рояль, а главное — партитуру. Без партитуры, понимаете ли нет, как без рук.

— Нету партитуры — пей политуру, — силился засмеяться Иуда Кузьмич, но вместо смеха у него получилась икота.

А Роман Романыч, пьяный, а потому беззастенчивый, брал гитару и, любуясь на себя в зеркало, говорил с довольным видом:

— Мне бы где-нибудь в Италии походить с гитарой под полою, понимаете ли нет, накинув плащ. Ей-богу, весь бы тамошний женский персонал посходил бы с ума. Что, не верно?

И неумело щипал струны.

— Трактир «Италия» сейчас не существует — осталась «Бавария», — говорил Иуда Кузьмич, но так как смеха у него опять не получилось, то он поднимался из-за стола:

— Надо ползти… Я пьян, как…

Громко икал:

— Как… гугенот.

Жмурясь и оскаливаясь, добавлял:

— Который лает у ворот…

6

СНЕГУРОЧКА И ЛЕЛЬ

Вполне искренне считая себя замечательным красавцем и превосходным певцом и твердо веря, что эти два природных дара являются абсолютной гарантией успеха у женщин, Роман Романыч тем не менее не только не мог похвастаться хотя бы одной победой над женским сердцем, но даже легким флиртом с интересной женщиной.

А в то же время какой-то Иуда Кузьмич Моторин слыл за настоящего донжуана.

Сам он неоднократно, полушутя, бахвалился перед приятелями:

— У меня от баб отбоя нет. Кручу и наворачиваю с ними, можно сказать, с младенческого возраста. Я и на белый-то свет заявился не как-нибудь, а с сестренкою на пару. Вместе с бабой и в могилу лягу — это уж как пить дать.

Похвалялся Иуда Кузьмич Моторин не без основания: одну жену он схоронил, с двумя развелся; одна молоденькая девушка, дочь частного торговца-бакалейщика, из-за несчастной любви к Иуде Кузьмичу, который, кстати сказать, был старше девушки по крайней мере вдвое, хватила уксусной эссенции, хотя, впрочем, выжила и благополучно бракосочеталась с милиционером.