Канун

«Левъ Александровичъ, я уѣхала изъ вашего дома, потому что больше не могу жить въ немъ. Сдѣлать это наканунѣ нашего предположеннаго вѣнчанія лучше, чѣмъ на другой день послѣ него. И — если только можно сегодня употребить это слово — я рада, что рѣшила сдѣлать это теперь.

Вотъ письмо, полученное мною отъ Зигзагова. Если бы даже не было ничего другого, то этой исторіи было бы достаточно, чтобы я не сдѣлалась вашей женой. Но эта исторія была, была, и вы, какъ человѣкъ независимый и гордый, не должны отрицать того, что было. Получена телеграмма, извѣщающая о томъ, что Зигзаговъ дѣйствительно застрѣлился сегодня въ одиннадцать часовъ утра и такимъ образомъ выполнилъ свое обѣщаніе.

Эта смерть ужасна и она вполнѣ достаточна, чтобы мы съ вами не могли никогда быть счастливы вмѣстѣ.

Вы не сочтете вмѣшательствомъ въ ваши личныя дѣла, если я скажу, что четыре казни, къ которымъ приговорены бывшіе товарищи несчастнаго Максима Павловича, не могли бы способствовать моему спокойному существованію бокъ-о-бокъ съ вами.

Да, теперь я увидѣла, что и статья Зигзагова была справедлива, и что вообще вы — жестокій и безпощадный человѣкъ. Вотъ объясненіе моего поступка, другихъ нѣтъ.

Не знаю, какъ вы къ нему отнесетесь. Можетъ быть. примете равнодушно и спокойно. Тѣмъ лучше. Но если бы случилось иначе, то на этотъ случай я твердо заявляю какъ, что мое рѣшеніе не поверхностно и не мимолетно. Оно созрѣвало уже давно, но я сама не знала объ этомъ. Я только испытывала безотчетное недовольство и безпокойство. Сегодня же я узнала, что оно у меня совершенно созрѣло и готово.

Я еще не знаю, что сдѣлаю съ собой. Но по всей вѣроятности поѣду на югъ, на старое мѣсто.

Лично вамъ желаю наибольшаго счастья, а для Россіи, которая теперь въ вашихъ рукахъ, желаю побольше мягкости и человѣчности. Н. В.»

Письмо это вмѣстѣ съ письмомъ Зигзагова Наталья Валентиновна отправила съ посыльнымъ Балтову.

XXVII

Левъ Александровичъ пріѣхалъ домой часовъ въ семь, чрезвычайно пріятно настроенный. На службѣ у него были какія-то удачи: онъ, подымаясь наверхъ, даже шутилъ съ швейцаромъ, что было для него ужъ совершенно исключительно.

Но когда онъ вошелъ въ квартиру, то сейчасъ же почувствовалъ какую-то неладность.

— Барыня у себя? — спросилъ онъ лакея, разумѣя, какъ всегда, подъ барыней Наталью Валентиновну.

Лакей отвѣтилъ:

— Лизавета Александровна въ гостинной-съ.

— А Наталья Валентиновна?

— Ихъ еще нѣтъ-съ.

— Что значитъ еще?

— Они съ Васей и няней ушли рано и не возвращались.

Онъ вошелъ въ гостиную и нашелъ тамъ Лмзавету Александровну.

У нея было странно многозначительное, но въ то же время необыкновенно замкнутое лицо, которому она хотѣла придать выраженіе непроницаемости. Но она этого не съумѣла сдѣлать, и онъ, глядя на нее, сейчасъ же почувствовалъ, что есть что-то необычное.

— Гдѣ же Наталья Валентиновна? — спросилъ Левъ Александровичъ мимоходомъ.

— Она гулять пошла… — отвѣтила Лизавета Александровна и выразительно поджала нижнюю губу.

Онъ прошелъ дальше и вошелъ въ кабинетъ, и она слѣдила за нимъ глазами и осталась въ гостиной и даже подошла къ двери кабинета, какъ только можно было, ближе.