Канун

Меня арестовали, посадили въ тюрьму. Но наканунѣ суда мнѣ дали свободу, и привлекли къ процессу въ качествѣ свидѣтеля.

Вы понимаете? Нѣтъ? Я тоже не понималъ, а теперь понялъ, послѣ того, какъ мнѣ бросили въ лицо слово: шпіонъ! шпіонъ господина Балтова.

Я свидѣтель на судѣ. Но смыслу дѣла я долженъ быть судимъ и наказанъ, но я — только свидѣтель, свидѣтель господина Балтова.

Я слышу презрительный шопотъ, ко мнѣ поворачиваются спинами, отъ меня отскакиваютъ, мнѣ не подаютъ руки.

Да вѣдь это же ясно: я, никто другой, какъ я былъ главной пружиной въ этомъ дѣлѣ. Я предоставлялъ свою квартиру для того, чтобы слѣдить, доносить, я выдалъ всѣхъ и, ради правдоподобія, просидѣлъ нѣсколько недѣль въ тюрьмѣ.

Вы понимаете, въ чьей головѣ могъ родиться такой геніально предательскій планъ? Въ одной головѣ во всей Россіи: въ головѣ господина министра, Балтова. Да, безъ сомнѣнія, мои прежніе друзья показали всю свою ограниченность, узкость и тупость, но господа Балтовы на эти качества и расчитываютъ, вся ихъ карьера на нихъ основана. Расчетъ вполнѣ оправдался.

Но, клянусь вамъ, я умираю не потому, что мнѣ стыдно встрѣчаться съ этими людьми, — мнѣ легко было бы доказать ихъ ошибку; но мнѣ противно жить среди людей, настолько ничтожныхъ, что на ихъ тупыхъ головахъ господа Балтовы могутъ играть, какую имъ угодно мелодію, и всякій смѣлый политическій пройдоха можетъ пользоваться ими и передвигать ихъ, какъ пѣшекъ. Скучно жить среди такихъ „братьевъ“…

Но всякій умирающій имѣетъ право высказать свое желаніе. Его могутъ исполнить, могутъ и презрѣть, ему уже будетъ это все равно, онъ ничего не почувствуетъ.

И вотъ мое завѣтное желаніе: не соединяйте вашей чистой, кристальной, прекрасной и горячей души съ душой господина Балтова, съ душой, которая подобна холодной грязной лужѣ, гдѣ медленно шевелятся змѣи.

Два дня и одну ночь я буду сидѣть въ стѣнахъ моей комнаты — одинъ. Никто ко мнѣ не придетъ — одни изъ презрѣнія, другіе изъ трусости. Два дня и одну ночь я буду томиться жизнью, которую уже глубоко ненавижу. Буду дѣлать это ради васъ, чтобы вы первая узнали о моей смерти. Прощайте, другъ. Максимъ Зигзаговъ».

Много разъ онъ перечитывалъ это письмо, зачеркивалъ въ немъ слова и фразы и замѣнялъ ихъ другими. Онъ работалъ надъ нимъ, какъ надъ любимымъ литературнымъ произведеніемъ.

Наконецъ, онъ переписалъ его въ послѣдній разъ, запечаталъ въ конвертъ, собственноручно наклеилъ марки и велѣлъ отнести на почту.

Послѣ этого уже никто не видѣлъ его въ городѣ. Всѣ думали, что онъ исчезъ, и въ этомъ находили лучшее доказательство того что слухи о его роли въ процессѣ справедливы.

Но прошли два дня и одна ночь и городъ былъ пораженъ неожиданнымъ извѣстіемъ.

XXVI

Между тѣмъ въ Петербургѣ разыгрывались событія, среди которыхъ были и такія, какихъ никто не могъ бы предположить

Балтовъ дѣйствительно сдѣлался всемогущимъ, и съ перваго же дня его назначенія на новый постъ общество увидѣло, что въ его лицѣ Россія пріобрѣла злѣйшаго врага и мучителя.

По всей странѣ раздался громъ новаго Юпитера, тысячи новыхъ арестовъ были его новогоднимъ подаркомъ. Забрало, поднятое надъ его лицомъ Зигзаговымъ, теперь валялось у его ногъ, онъ уже не считалъ нужнымъ прикрываться имъ.

Произошли новыя назначенія. Среди нихъ были и неожиданныя. Всѣ, конечно, ждали, что въ числѣ сотрудниковъ новаго министра будетъ Корещенскій, который работалъ съ нимъ съ начала его карьеры. Но вмѣсто этого, узнали новое имя, которое до сихъ поръ не разу не было произнесено громко. Имя это было Вергесовъ.

Корещенскій же остался въ тѣни. Затѣмъ въ служебныхъ сферахъ произошло то естественное движеніе, которымъ сопровождается всякая перемѣна лицъ. На мѣсто, которое занималъ прежде Балтовъ, было назначено другое лицо. Это лицо явилось, окруженное своими помощниками и клевретами и оказалось, что Алексѣю Алексѣевичу на его прежней службѣ нечего дѣлать.

Положеніе его сдѣлалось невозможнымъ. Онъ обратился къ своему новому начальнику и встрѣтилъ съ его стороны любезный холодъ. У него были другія идеи и потому онъ принужденъ отказаться отъ услугъ Корещенскаго.

Тогда Алексѣю Алексѣевичу оставалось одно: поѣхать къ самому Балтову и поговорить съ нимъ. Онъ явился къ Льву Александровичу утромъ, когда тотъ былъ еще обыкновенно дома. На этотъ разъ онъ не воспользовался своимъ правомъ входитъ въ его кабинетъ безъ доклада, а послалъ свою карточку.

Льву Александровичу подали ее, когда онъ былъ въ столовой.

— Просите въ кабинетъ, — сказалъ Левъ Александровичъ.

Корещенскаго проводили въ кабинетъ. Здѣсь онъ прождалъ минуть десять. Явился Балтовъ въ мундирѣ новаго вѣдомства. Какъ то безъ всякаго выраженія онъ подалъ ему руку и пригласилъ сѣсть.

— Чѣмъ могу служить вамъ, Алексѣй Алексѣевичъ? — спросилъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто не имѣлъ никакого представленія о положеніи дѣлъ Корещенскаго.

— Я явился къ вамъ, чтобы выяснить свое положеніе, — сказалъ Корещенскій.

— А что? развѣ оно не достаточно ясно? — съ тонкой, едва замѣтной усмѣшкой спросилъ Балтовъ.