Капеллан дьявола

Я упомянул способность Дарвина правильно разбираться в важных вопросах, но ведь «правильно» здесь, конечно, может означать лишь то, что нам сегодня видится правильным. Не стоит ли нам быть скромнее и признать, что наше «правильно» может оказаться совершенно неправильным с точки зрения будущих поколений ученых? Нет, есть ситуации, в которых скромность текущего поколения может быть неуместна, если не сказать «слишком педантична». Сегодня мы можем с уверенностью утверждать, что теория, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца, не только правильна сейчас, но и будет правильна и в будущем, даже если теории плоской Земли предстоит возродиться и стать общепринятой в какие-нибудь новые темные века человеческой истории. Мы не совсем вправе сказать, что дарвинизм принадлежит к числу неоспоримых истин. С ним по-прежнему можно в чем-то обоснованно спорить, и можно всерьез отстаивать точку зрения, что нынешний высокий авторитет дарвинизма среди образованных людей может не сохраниться навсегда. Даже если конец XX века стал временем торжества Дарвина, мы должны признать возможность того, что на свет выйдут какие-то новые факты, которые заставят тех, кто в XXI веке придет к нам на смену, отказаться от дарвинизма или изменить его до неузнаваемости. Но, может, существует какая-то принципиальная суть дарвинизма, суть, которую сам Дарвин мог бы назвать несократимым ядром его теории, которую мы могли бы представить на обсуждение как претендента на роль потенциально неопровержимой истины?

Я предположу, что суть дарвинизма — это та минимальная теория, согласно которой эволюцию ведет в неслучайных адаптивных направлениях неслучайное выживание небольших случайных наследственных изменений. Обратите особое внимание на слова «небольших» и «адаптивных». «Небольших» предполагает, что адаптивная эволюция постепенна, и мы вскоре убедимся, почему это должно быть так. «Адаптивных» не предполагает, что вся эволюция адаптивна, но предполагает, что касательство сути дарвинизма ограничено адаптивной частью эволюции. Нет никаких оснований предполагать, что все эволюционные изменения адаптивны[101]. Но даже если большинство эволюционных изменений не адаптивны, нельзя отрицать, что имеющихся адаптивных эволюционных изменений достаточно, чтобы они требовали какого-либо особого объяснения. Именно эту, адаптивную часть эволюционных изменений, и объяснил так изящно Дарвин. Неадаптивная эволюция может быть, а может и не быть реальным явлением на какой-либо планете (она, по-видимому, есть на нашей, в виде масштабных включений нейтральных мутаций), но это явление не того порядка, чтобы пробуждать в нас острую жажду объяснения. Наблюдаемые же в природе адаптации, особенно сложные, пробуждают в нас столь сильную жажду объяснения, что они традиционно служили одним из главных оснований веры в сверхъестественного Творца. Поэтому проблема адаптации — это действительно большая проблема, достойная того большого решения, которое нашел для нее Дарвин.

Рональд Фишер в свое время доказывал, не ссылаясь ни на какие факты, возможность чисто умозрительного вывода менделизма[102]:

Примечательно, что если бы кто-либо из мыслителей середины XIX века предпринял, в порядке абстрактного теоретического анализа, попытку построить дискретную теорию наследственности, он пришел бы, на основании нескольких очень простых предположений, к созданию системы, идентичной современной схеме менделевской, или факторной, наследственности.

Можно ли утверждать что-то подобное о неизбежности самой сути дарвиновской схемы эволюции путем естественного отбора? Хотя сами Дарвин и Уоллес были полевыми натуралистами и широко пользовались фактическими сведениями для подтверждения своей теории, можем ли мы сегодня, задним числом, утверждать, что необходимости в корабле «Бигль», как и в Галапагосах и Малайском архипелаге, на самом деле не было? Была ли у любого мыслителя, если поставить перед ним данную проблему, правильно ее сформулировав, возможность прийти к тому же решению (сути дарвинизма), не выходя из кабинета?

Часть сути дарвинизма следует почти автоматически из самой проблемы, которую она решает, если выразить ее определенным образом — как проблему математического поиска. Проблема состоит в том, чтобы найти в гигантском математическом пространстве всех возможных организмов то крошечное меньшинство организмов, которые приспособлены выживать и размножаться в доступных средах. И снова Фишер сформулировал это с характерной для него убедительной ясностью: