Капитал (сборник)

На перроне ждала Ксюха. Увидела меня, пошла навстречу.

Или нервозность, или много сегодня курил, но увидев её, ушастую иуду, я согнулся, ожидая, что вырвет. Заговорить сейчас с ней, означало то же, что вернуться в прокуратуру и отдать всего себя сосать.

– Чего там, на земле, нашёл? – спросила она.

Я выпрямился, увидел её вблизи и побежал прочь.

«Ксюш, Ксюш, Ксюша, юбочка из плюша…» – заголосила в кармане Апина.

– Ууу, гадость! – я достал на бегу телефон и разбил его об асфальт.

Без отдыха, давясь воздухом и обжигаясь собственным потом, пересёк город и выбежал на трассу, где меня подобрал междугородний автобус.

Я уселся в конце, забился в угол и закрыл глаза. Ломило в горле, и стариковские морщины больно резали лицо. Это был сухой плач. Влага вышла из тела, её не осталось на слёзы.

Но меня пугало сердце. Оно тянуло кровь маленькими глоточками, осторожничая, как бы ни подавиться. В груди появился присвист, словно я прохудился.

Скука сменилась жалостью, и я сначала не понимал, кого жалко. Себя – нет, Ксюху – нет… Не прокурора же! Отдышался и спокойно осмыслил, что жалко любовь. Она мне представилась зверьком, который прячется в том однообразном лесу, что за окном автобуса. Когда-то зверёк жил среди людей, а потом одичал, но не совсем. Иногда, от голода и глупости, зверёк выходит к людям. Накормив его, дав поспать, люди начинают подумывать, зачем он нужен. Кто-то без устали ласкает его, покупает сухие корма и стерилизует, чтобы зверёк не мучился весной. Кто-то дрессирует, учит командам «сидеть», «лежать», «место», водит на цепи и в наморднике. А другие – пинка под хвост и за дверь, чтобы не мешалась, тварь скулящая, под ногами. А Ксюха убила его.

12. Межсезонье

Уволили меня быстро. Как и не работал.

Оставалось восхищаться ерусалимцами, насколько они ловко обработали генерала. Одновременно с моим увольнением он издал приказ по упразднению ерусалимского ЛПМ, а по мне объявил карантин. Пообещал карать всякого, кто хотя бы заговорит со мной.

Забавно было видеть своих братьёв-оперов, с которыми я прошёл огонь и водку, когда они подмигивали мне: отойди, а то подумают, что мы вместе. Настоящие бойцы, люди с повреждённой психикой, а испугались генеральского гнева. Жёстко по ним прошлись.

Всё же ещё раз я ездил в Новый Ерусалимск. Забрать дела.

Подходил к вокзалу и шептал: «Лишь бы не встретиться! Лишь бы не встретиться!» Ждал, что вот сейчас она выйдет из-за угла, и «улыбка без сомненья вдруг коснётся наших глаз…» Знал, что не совладаю с лицом, оно улыбнётся без моего согласия. Заюлю, начну мычать, крутить головой. Не смогу рассердиться.

В кабинет юркнул, как мышь. Дверь прикрыл за собой мягко, чтобы лязг не долетел до товарной конторы. Папки забросал в дорожную сумку. Готово, можно уходить.

На глаза попался стол, усыпанный шляпками гвоздей… На нём лежали аккуратные стопки бланков. Ксюхиных рук дело. Внезапно для себя самого я шепнул: «Люблю!»

– Вань, ты здесь? – спросила Ксюха.

Я присел и схватился за сердце. Оно у меня повредилось во время бегства. Я даже стал меньше пить кофе.

Ксюха стояла за дверью, тихонько постукивала и звала:

– Мне послышалось или нет? Есть кто внутри? Вань, ты? Отзовись!

Я не дышал.

– Вань, нуты что, а? Приезжай, ищи меня. Возвращайся, – говорила она, будто на кладбище. – Я сегодня ещё приду к тебе. Пока.

При увольнении мне выдали выходное пособие, и его хватило на две недели вина и кефира.

Странные они получились, эти две недели. Обильное питьё, спонтанный сон и головоломка про лопоухие уши. Я ходил по своей малосемейке между столом с водкой и окном с ночью, чесал небритый подбородок и соображал, как так: отдать десять лучших молодых лет уголовному кодексу, чужим бедам и чужим жёнам, а под конец, в последние три месяца, влюбиться в свою собственную смерть! Стреляйте, говорит, его. Ну и Ксюша. Ну и…

Люблю.

Никого до неё не любил. Три проводницы были у меня. У четырёх был я. Потом дежурная по вокзалу Светлана, высокая, модельная красавица. Маниакально боялась морщин и не смеялась.

Буфетчица Аня. Коренастая и очень сильная. Буфетчица Марина. Выше ростом и сильнее. У обеих усы.

Надежда из привокзального ларька. Всем хороша, не придраться. Однако блядь.