Капитал (сборник)

Ольга из психушки. Уже говорил про неё.

Днём и ночью звонили в дверь. И стучали, и пинали. Я надевал наушники и включал бесовствующих «Butterfly Temple». От такой музыки через десять минут начинала болеть голова, зато стук и звон до меня не долетали.

Ксюха ли барабанила в дверь, я не знаю. Возможно она. Приехала в город, подошла к первому вокзальному менту, похлопала глазами, и тот без запинки сказал, как пройти. Дел-то.

Каждый день, каждый час я прощал её совершенно. Потрясал себя всепрощающей рукой, и, со стоном простив, снова ненавидел.

Открыть дверь и посмотреть, не она ли это, я не мог. Тогда под окошком товарной конторы во мне лопнула та струнка, на которой подыгрывают себе поэты, когда сочиняют стихи о вечном счастье.

Я бы, конечно, впустил её. Сходу рассказал бы о том, что всё знаю о ней, а затем безо всяких театральных пауз сказал бы, что прощаю. Более того, я бы сказал Ксюхе спасибо за то, что она помогла мне снять погоны. А потом…

Сердце моё прохудилось. Оно уже не будет гонять кровь и страсть с прежним напором. Я старик.

О других людях Ерусалимска я не думал. Завод и вооружённые лунатики стали казаться сценой из фильма, который не понравился и незачем его вспоминать. Насчёт вентиляторов я принудил себя к мысли, что психовал сам. Остальные загадки растворились в вине. Стало наплевать.

Две пьяные недели тянулись, как год, а закончились вдруг. Настала пора бриться и идти работать. Куда? – эрегировал однажды утром вопрос. Я умею собирать компромат, проводить скрытое наблюдение, вести оперативную документацию, выуживать показания, колоть жуликов. Достойный багаж, чтобы привязать к нему груз и утопить в Лете.

Плюс надо как-то приспособить свой детский каприз помогать тем, кто в беде. Думай, думай, Ваня, новый человек. Думай, кому ты нужен, капризный.

Пожарка! Воистину пожарка! Отпился чаем, побрился, глянул в зеркало и увидел себя юного, жаркого, кто горы свернёт, только дай.

Разговор в пожарной службе состоялся коротким. Спросили, где работал раньше. Я ответил. «Годишься! Приходи завтра, начнём оформление».

Пришёл завтра. Улыбаются, в глаза не глядят. Всего доброго, Иван Сергеевич.

Они связались с управлением, чтобы в двух словах получить характеристику. Трус, паникёр и ещё раз трус.

Что я и говорил. «Калина красная», Шукшин. Безнаказанно не пожить.

Я вздохнул, усмехнулся и решил поменять шило на мыло. Устроиться в наркоконтроль. «Годишься!» И чуть погодя: слив конфиденциальной информации, двурушник.

Чувствуя безысходность, подался в инкассацию. Долги, игромания, тяга к быстрой наживе.

… охранником в гипермаркет… Клептомания.

… сторожем в школу… За руку не пойман, но замечался. Да, да, есть в нём это, нездоровое.

… грузчиком на рынок… Получилось.

Работа пришлась мне по душе. Главное, что её было настолько много, что мой благородный каприз стыдливо помалкивал и боялся меня отвлекать. После работы – пожалуйста! Он имел право нудить, что я пал, что мой социальный статус ниже некуда, что отныне я зря живу и не реализую себя, не принесу никому пользы… и далее такая же муть.

Каприз нудил, а я торопился мыться и беспокоился, чтобы не уснуть в налитой ванной.

«Здравствуйте, Иван… Это вы?» – непрестанно слышал я, продвигаясь с тележками сквозь толпы покупателей. Меня узнавали едва ли не каждую минуту, начиная с бывших «терпил» и заканчивая судьями. Я и не думал раньше о своей значимости в городе, раньше она мне не резала глаз и ухо.

Одно дело шагать по улицам в начищенных ботинках и держать в руке портфель, полный судеб, а другое – тяжело ступать грязными говнодавами, толкая перед собой полтонны груза. Во втором случае всякое приветствие подчёркнуто жирным карандашом и насыщено знаками вопроса. Хочешь не хочешь, отмечай свою популярность, счастливчик.

Бедные люди. Они терялись, как будто я был голый или они застигли меня на унитазе. Суетились, соображая, подо что приспособить правую руку, лишь бы не жать мою потную пятерню. Чаще всего хватали телефон и бездумно жали кнопки. Извини, Вань, надо срочно позвонить. Другие торопились закурить и торопились, пока не проходили мимо. Андрюха Громов, адвокат, в спешке сунул руку в карман, где не было ни телефона, ни сигарет, но был носовой платок. Я испугался за Андрюху, настолько свирепо он стал сморкаться сухим носом. Побагровел, выкатил глаза, и в результате платок окрасился кровью. Покидал меня приятель, отчаянно запрокинув голову.

Местный депутат Скороходов переложил из левой руки в правую – газету. Его как-то ограбили в поезде, выбили ему десять зубов, и я всего за три часа… Впрочем, чего теперь хвастаться.

Бедные, глупые люди, они не догадывались, что я только начинаю жить и мне хорошо. Я даже не стирался, чтобы скорее отречься от себя прежнего, когда ещё числился статистической единицей МВД. Мне открылось, что проще осознавать себя человеком в грязной спецодежде, нежели в отглаженной форме.

Кто меня и понимал, так это шалуны, получавшие в своё время с моей тяжёлой руки тюремные сроки. Они не здоровались, но за спиной говорили золотые слова:

– Смотри, он… Точно он. На человека стал похож.