Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации

Большой интерес здесь представляет работа современного американского социолога Ричарда Флориды «Креативный класс: люди, которые меняют будущее» [122]. Американский социолог отмечает рост значения креативности для развития современной наукоемкой экономики, а также то, что «…капитализм втянул в свою орбиту таланты различных групп эксцентриков и нонконформистов, прежде исключенных из его экономики» [122, 20–21]. Для Р. Флориды креативность по сути противоположна тому, что А. А. Зиновьев называл коммунальностью: «Тогда как новая рабочая среда “профессионалов без воротничка” выглядит, несомненно, более расслабленной, чем старая, в ней на смену традиционным иерархическим системам контроля пришли новые формы самоорганизации, признание и воздействие со стороны коллег и внутренние формы мотивации, которые я называю “мягкий контроль”. В подобной обстановке мы стремимся работать более независимо и с трудом выносим некомпетентность руководства и грубость начальников. Мы отказываемся от гарантии занятости в обмен на самостоятельность. Мы хотим не только приличной оплаты своего труда и навыков, но и возможности учиться и развиваться, влиять на содержание своей работы, контролировать свой график и выражать себя как личность посредством профессиональной деятельности» [122, 28]. Такой рост свободы креативного класса, отмечаемый Р. Флоридой, связан, по его мнению, с тем, что средства производства теперь находятся в голове самих «креативщиков» [122, 52]. Общая доля креативного класса от всех работающих в США на 1999 год оценивается американским социологом в 30 %, а суперкреативного ядра – в 12 % [122, 91].Однако, противореча самому себе, Р. Флорида пишет, что этот класс в значительной степени концентрируется в определенных городах [122, 247], так что, как нам кажется, американский автор скорее склонен отождествлять креативный класс с суперкреативным ядром.

Кроме того, сам Ричард Флорида утверждает: «Параллельно росту креативного класса происходит увеличение другой общественной группы, которую я называю обслуживающим классом. В нее входят профессии низкого уровня в так называемом обслуживающем секторе экономики, обычно низкооплачиваемые и исключающие самостоятельность: работники общественного питания, сторожа и дворники, сиделки, секретарши, канцелярские служащие, охранники и т. д.» [122, 88]. Общую долю этого класса американский социолог оценивает в 43 % рабочей силы [122, 92].

Да и жизнь самого креативного класса оказывается не очень радостной: значительная его часть работает по краткосрочным контрактам, часто сверхурочно [122, 131–173]. Не всегда понятно, каковы социально значимые результаты роста креативного класса, сам же Р. Флорида говорит, что в первой половине ХХ века принципиальных технических изобретений, меняющих жизнь обычного человека, было внедрено значительно больше, чем во второй [122, 16–17]. Как отмечал современный отечественный критик глобализации А. Егишянц, «новая экономика» связана по большей части с избыточным потреблением: «В период кризиса от этих вещей отказываются сразу же – и казавшийся только что таким роскошным мыльный пузырь “новой экономики” благополучно лопается, моментально оставляя не у дел миллионы людей» [36, 62]. Будущее выглядит у него еще менее привлекательным, так как в XXI веке для функционирования мировой экономики будет достаточно 20 % населения [36, 186]: «Так или иначе, лидеры бизнеса реально рассчитывают, что в скором времени люди в индустриально развитых странах вновь будут подметать улицы практически задаром или довольствоваться грошовыми заработками в качестве помощников в домашнем хозяйстве» [36, 198].

В чем же причина роста элитарных настроений в кругах гуманитарной интеллигенции в оценках возможности совмещения труда и творчества? И насколько оправдан подобный снобизм? А. В. Готнога считает, что скоро в условиях кризиса капитализма несправедливость капиталистического отчуждения труда в новой системе достигнет явной очевидности: «…в сервисно-рентном обществе станет очевидным, что свободное от материального производства время есть подлинное богатство общества. Эту очевидность придаст крайняя степень несправедливости и социального неравенства, когда все общественно-свободное время будет присвоено господствующим классом рантье, а все остальное население, попав в личную зависимость, потеряет остатки свободного времени, которым оно располагало в капиталистическом обществе в нисходящей фазе его эволюции» [30, 233].