Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации

Дальнейшее развитие этих мыслей мы можем найти в книге американского философа Пауля Тиллиха «Мужество быть» (1952 год), превозносившего сюрреализм и экспрессионизм: «Искусство, пропагандируемое тоталитаризмом и демократическим конформизмом, – это бессовестное украшательство. Эти системы предпочитают идеологизированный натурализм, потому что он не грозит критичностью и революционностью. Создатели же современного искусства смогли увидеть отсутствие смысла в нашем существовании; они соучаствуют в присущем ему отчаянии» [108, 191]. Сейчас, по прошествию более полувека, мы можем сказать, что бегство от реальности оказалось весьма неудачной стратегией выхода из кризиса. Идейное развитие абстракционизма в живописи, думается, закончилось на «Черном квадрате» К. Малевича, проповедуемое Х. Ортегой-и-Гассетом выпячивание на передний план мельчайших жизненных деталей привело в своем историческом развитии к «мыльным» сериалам и «Дому-2», а изыски сюрреалистов – к мрачным триллерам и ирреальным детективам [108, 250]. Что же касается «элитарной» культуры, то, как отмечает отечественный философ-марксист Ю. И. Семенов, она давно превратилась в снобистскую культуру: «Люди, которые изображают восхищение снобистскими произведениями, в большинстве случаев делают это потому, что боятся прослыть среди окружающих невеждами и консерваторами» [109, 531]. И это касается не только литературы. Главным элементом восприятия мира культуры в среде западных интеллектуалов стала скука (о чем предупреждал еще А. Шопенгауер), певцом которой можно назвать современного французского философа Э. М. Сиорана, писавшего: «Поскольку способы выражения износились, искусство стало ориентироваться на нонсенс, на внутренний некоммуникабельный мир. Трепетание внятного, будь то в живописи, в музыке или в поэзии, вполне обоснованно кажется нам устаревшим или вульгарным. Публика скоро исчезнет, а за ней исчезнет и само искусство» [90, 245].

Социо-структурные причины кризиса искусства в 1920-е годы пытался вскрыть Карл Манхейм. По его мнению, в обществе массовой демократии культурная сублимация связана с небольшими группами знатоков. Если же эти группы уничтожаются или идет их неправильная селекция, то исчезает основное условие создания и сохранения культуры [82, 176]. Конкуренция чрезвычайно размножившихся элитарных групп ведет их к взаимной нейтрализации, а возрастание их открытости разрушает необходимую для воздействия на публику обособленность, в результате чего растущая жажда раздражений заменяет собой творческое терпение и стремление к совершенству [82, 178]. Наконец, немалую роль в углублении кризиса играет негативный социальный отбор при формировании самой культурной элиты: «Если до этого времени нормальный отбор возвышал носителей культуры или постепенно повышал культуру поднимающихся в этом процессе слоев, то теперь, в ходе негативного отбора, тон начинают задавать те, кто отстал по своему самообладанию и способности контролировать свои влечения» [82, 180]. Эта последняя проблема, думается, очень хорошо знакома преподавателям современных вузов и колледжей культуры, куда в условиях всеобщего поклонения потребительскому благополучию обычно поступают не те, кто способен пойти на самоограничение ради творчества, а те, кто не имеет шансов попасть на другие специальности, более связанные с вожделенным миром денег. Отсюда, кстати, и откровенное пренебрежение такого рода студентов (а позднее – деятелей культуры) ко всему трансцендентному, будь то в философии, истории или даже истории искусств. Но дело здесь не в разрушении замкнутости (на вершину пирамиды пробиться трудно, здесь «культурная элита» стала почти наследственной), дело в установках общества.

В исследовании влияния отчуждения труда на художественную культуру, образование и интеллигенцию невозможно обойти стороной проблему творчества. В современной западной историко-философской мысли (если отвлечься от постиндустриальных технократических утопий) существует весьма устойчивая тенденция к противопоставлению труда и творчества. Еще Ханна Аренд противопоставляла труд и создание. Труд, по ее мнению, связан с жизнеобеспечением. Он, конечно, приносит свои радости: «Благословение труда в том, что усилие и награда следуют друг за другом в таком же размеренном ритме, как работа или еда, подготовка жизненных средств и их поглощение, так что весь процесс сопровождается чувством наслаждения подобно функционированию здорового тела» [4, 138]. Но это счастье весьма неустойчиво: «…Все, чем это круговое движение бывает выведено из равновесия, – тиски нищеты, когда на место отдохновения приходит беда и истощение становится длительным состоянием, или нужда богатства, когда тело уже не знает усилия и потому на место отдохновения приходит голая скука, на место плодовитости стерильность импотенции, пока наконец автоматическая мельница чистой физиологии, поглощения и выделения, не размелет до смерти и богатого, – уничтожает стихийное чувственное блаженство, составляющее благословение живого существования» [4, 139].