Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

Но если капитализм и появляется как всемирное предприятие субъективации, то лишь благодаря конституированию аксиоматики декодированных потоков. Итак, социальное подчинение, как коррелят субъективации, куда более проявляется в аксиоматических моделях реализации, нежели чем в самой аксиоматике. Именно внутри рамок Государства-нации, или национальной субъективности, манифестируются процессы субъективации и соответствующих подчинений. Что касается самой аксиоматики, государства которой являются моделями реализации, то она восстанавливает или заново изобретает — в новых формах, ставших техническими, — целую систему машинного порабощения. Это совсем не возврат к имперской машине, ибо мы теперь пребываем в имманентности аксиоматики, а не под трансцендентностью формального Единства. Но это действительно переизобретение машины, чьими составными частями являются человеческие существа, а не подчиненные рабочие и потребители. Если моторизованные машины конституируют второй век технических машин, то кибернетические и информационные машины формируют третий век, который реконструирует обобщенный режим порабощения — обратимые и рекуррентные «человеко-машинные системы» замещают прежние нерекуррентные и необратимые отношения подчинения между обоими элементами; отношение между человеком и машиной осуществляется в терминах внутренней взаимной коммуникации, а не в терминах использования или действия.[628] В органической композиции капитала переменный капитал задает режим подчинения рабочего (человеческая сверхприбыль), главной рамкой которого является предприятие или завод; но когда с приходом автоматики постоянный капитал растет все более и более пропорционально, то мы обнаруживаем новое порабощение, когда режим работы изменяется, прибыль становится машинной, а рамка распространяется на все общество в целом. Также можно было бы сказать, что немного субъективации удаляет нас от машинного порабощения, но много субъективации возвращает нас к нему. Недавно мы обратили внимание, до какой степени современное осуществление власти не сводится к классической альтернативе «репрессия или идеология», но предполагает процессы нормализации, модуляции, моделирования и информации, касающиеся языка, восприятия, желания, движения и т. д., и проходящие через микросборки. Именно эта совокупность включает в себя сразу и подчинение, и порабощение, взятые в своих крайностях, как две одновременные части, постоянно усиливающие и питающие друг друга. Например: мы подчинены телевизору постольку, поскольку используем и потребляем его в крайне особой ситуации субъекта высказываемого, который более или менее принимает себя за субъекта высказывания («именно вы, дорогие телезрители, делаете телевизор тем, чем он является…»); техническая машина — посредник между двумя субъектами. Но мы порабощены телевизором как человеческой машиной постольку, поскольку телезрители уже не потребители или пользователи, ни — даже предположительно — «изготавливающие» его субъекты, а внутренние составные детали, «вход» и «выход», обратная связь или рекурренции, уже не принадлежащие машине тем же способом, каким ее производят или ею пользуются. В машинном порабощении нет ничего, кроме трансформации или обмена информацией, среди которых одни — механические, а другие — человеческие.[629]

Конечно же мы не резервируем подчинение за национальным аспектом, тогда как порабощение было бы международным или всемирным. Ибо информатика — тоже собственность государств, устанавливаемая в человеко-машинных системах. Но это так лишь в той мере, в какой оба аспекта — аспект аксиоматики и аспект моделей реализации — не перестают переходить друг в друга и коммуницировать между собой. Тем не менее социальное подчинение измеряется по модели реализации, так же как машинное порабощение распространяется на аксиоматику, осуществленную в модели. У нас есть привилегия подвергаться обеим операциям одновременно через одни и те же вещи и одни и те же события. Подчинение и порабощение формируют, скорее, два сосуществующих полюса, а не стадии.

Мы можем вернуться к различным формам Государства с позиции всеобщей истории. Мы выделяем три крупные формы: 1) имперские архаичные государства, парадигмы, конституирующие машину порабощения, сверхкодируя уже закодированные потоки (у таких государств мало разнообразия ввиду некой формальной неизменности, пригодной для всех); 2) крайне различающиеся между собой Государства, — развитые империи, города, феодальные системы, монархии, — действующие, скорее, посредством субъективации и подчинения, конституирующие топические или качественно определенные конъюнкции декодированных потоков; 3) современные государства-нации, еще более наращивающие декодирование и выступающие моделями реализации для аксиоматики или всеобщего сопряжения потоков (эти государства комбинируют социальное подчинение и новое машинное порабощение, а само их разнообразие касается изоморфии, полиморфии или возможной гетероморфии моделей в отношении аксиоматики).