Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

Конечно, существуют разного рода внешние обстоятельства, отмечающие глубокие разрывы-купюры между этими типами Государств и, прежде всего, придающие архаичные империи радикальному забвению, погребению, из коего их выводит только археология. Такие империи исчезают внезапно, словно благодаря мгновенной катастрофе. Как при дорическом вторжении, машина войны воздвигается и осуществляется извне, убивая память. Однако все происходит совсем иначе внутри, где все Государства резонируют вместе, присваивают себе армии и проявляют единство композиции, несмотря на их различия в организации и развитии. Очевидно, что все декодированные потоки, какими бы они ни были, способны сформировать машину войны против Государства. Но все изменяется в зависимости от того, соединяются ли эти потоки в машине войны или, напротив, вступают в конъюнкции либо в общее сопряжение, приспосабливающее их к Государству. С этой точки зрения, современные государства обладают своего рода транспространственно-временным единством с архаичным Государством. Внутренняя корреляция между 1 и 2 проявляется особенно ясно в той мере, в какой раздробленные формы Эгейского мира предполагают великую имперскую форму Востока и обнаруживают в ней именно склад или сельскохозяйственные излишки, в производстве или накоплении которых для себя они не нуждаются. И в той мере, в какой государства второго века все же обязаны заново создавать склад, пусть даже только в силу внешних обстоятельств (Какое Государство могло бы обойтись без этого?), они всегда реактивируют развитую имперскую форму, каковую мы находим ожившей в греческом, римском или феодальном мирах — империя всегда маячит на горизонте, играющем роль означающего и объединяющего элемента для субъективных государств. И корреляции между 2 и 3 не меньше; ибо в промышленных революциях нет недостатка, а различие между топическими конъюнкциями и великим сопряжением декодированных потоков столь мало, что у нас складывается впечатление, будто капитализм не переставал рождаться, исчезать и воскресать на всех перекрестках истории. Также необходима корреляция между 3 и 1 — современные Государства третьего века хорошо восстанавливают самую абсолютную империю, новую «мегамашину», какой бы ни была новизна или актуальность формы, ставшей имманентной; они делают это, реализуя аксиоматику, которая функционирует как благодаря машинному порабощению, так и благодаря социальному подчинению. Капитализм разбудил Urstaat и придал ему новые силы.[630]

Не только, как говорил Гегель, любое Государство подразумевает «сущностные моменты своего существования как Государства», но имеется и уникальный момент, в смысле соединения сил, и такой момент Государства — это захват, связь, узел, пехит, магический захват. Должны ли мы говорить о втором полюсе, который действовал бы, скорее, посредством договора и контракта? Не является ли второй полюс, скорее, другой силой — такой, что захват формирует уникальный момент пары? Ибо обе силы — это сверхкодирование кодированных потоков и обработка декодированных потоков. Контракт — юридическое выражение второго аспекта — он появляется как процесс субъективации, результатом которого является подчинение. И нужно, чтобы контракт дошел до высшей точки, то есть чтобы он уже заключался не между двумя лицами, а между собой и собой [soi et soi] в одном том же человеке, Ich — Ich[631], как подданным и сувереном. Крайнее извращение контракта, восстанавливающее самый чистый из узлов. Именно узел, связь и захват пронизывают, таким образом, долгую историю — сначала объективная имперская коллективная связь; затем все формы субъективных личных связей; и, наконец, Субъект, связывающий сам себя и возобновляющий, таким образом, самую магическую из операций, «космополитическую энергию, которая разрушает любой барьер и любую связь, дабы установиться в качестве единственной универсальности, единственного барьера и единственной связи».[632] Даже подчинение — это только переключатель для фундаментального момента Государства: цивилизованный захват или машинное порабощение. Безусловно, Государство не является ни местом свободы, ни агентом вынужденного рабства или военного захвата. Надо ли тогда говорить о «добровольном рабстве»? Последнее — что-то вроде выражения «магический захват»: его единственное достоинство в том, что оно оттеняет явную мистерию. Существует машинное порабощение, о котором всякий раз можно было бы сказать, что оно предполагает само себя, что оно появляется только как уже осуществленное, и такое порабощение столь же «добровольно», сколь и «вынуждено».

Теорема XIV. Аксиоматика и нынешнее положение