Капитализм: Незнакомый идеал

Докажу это на одном-единственном примере. Представьте, что будет, если мы обречем американцев на вечный, монотонный, принудительный труд без всякого вознаграждения, заставим их работать на пределе сил или даже больше, не пообещав взамен ничего, кроме средств, минимально необходимых для поддержания жизни, - и все затем, чтобы дикари пользовались плодами их усилий. Что бы вы подумали, услышав такое предложение? Я вижу молодых людей, вступающих в жизнь с уверенностью в своих силах и готовностью к труду, которые корпят над книгами, посвятив всего себя будущему и ожидая его с радостью, без жалоб. Как важны для них новый костюм, новый ковер, старая машина, купленная по дешевке, или билет в кино! Все это словно подпитывает их храбрость в схватке с миром. Тот, кто этого не видит, мечтая избавиться от «плода их трудов» и полагая, что человеческие усилия - недостаточная причина для того, чтобы человек сам распоряжался их плодами, может прикрываться любыми рассуждениями. Ясно одно - людей он не любит.

Я могла бы остановиться на этом примере, но не хочу. Энциклика не только излагает некий смысл жизни, но и дает ему конкретное, сознательное философское обоснование.

Заметьте, она направлена не на то, чтобы уничтожить разум человека. Ей нужен медленный и более мучительный результат - порабощение.

Ключ к пониманию социальных теорий, содержащихся в энциклике, вы найдете в словах Джона Голта:

«Я - тот человек, существование которого ваши пробелы позволяли вам не замечать. Я - тот человек, ни жизни, ни смерти которого вы не хотели. Вы не хотели моей жизни, так как боялись понять, что я нес ту ответственность, от которой вы отказались, и ваши жизни зависели от меня; не хотели моей смерти, потому что знали это»[47].

Энциклика не признает и не подтверждает существования человеческого разума: она обращается с ним как с не имеющим отношения к делу свойством, которое учитывать не нужно. Вот основное и фактически единственное упоминание о роли разума в человеческой жизни:

«Появление индустрии - необходимое условие экономического роста и человеческого прогресса. Можно расценивать его и как признак развития, способствующий ему. За счет настойчивого труда и использования собственных интеллектуальных способностей человек постепенно вырывает у природы ее секреты и находит лучшее применение ее богатствам. Развивая в себе самообладание, он развивает и вкус к исследованиям и открытиям, способность идти на обдуманный риск, бесстрашие в своих начинаниях, щедрость и размах в своих действиях и чувство ответственности» (абзац 25).

Обратите внимание: о творческих способностях человеческого разума (его основном средстве выживания, той отличительной черте, которая выделяет его из мира животных) в энциклике говорится как о приобретенном «вкусе», будто речь идет о любви к оливкам или какой-то моде. Даже это жалкое утверждение не остается без уточнений; рядом с принимаемыми в качестве ценности «исследованиями и открытиями» появляются такие неуместные понятия, как «щедрость».

То же самое происходит и с понятием «труд». Энциклика предупреждает, что «ему [труду] иногда придают слишком большое значение», однако признает, что труд - творческий процесс, не преминув добавить, что, «когда работа сделана сообща, когда люди разделили надежду, трудности и радость от свершенного… они становятся братьями» (абзац 27). И далее: «Труд, конечно, может оказывать противоположное действие, так как он обещает деньги, наслаждение и власть, развивая в одних эгоизм, а в других - бунтарство…» (абзац 28).

Это значит, что наслаждение, которое нам дарит продуктивная работа, - зло; экономическая власть, которую нам дарит продуктивная работа, - зло; и деньги, которые так пылко выпрашивают на протяжении всей энциклики, - тоже зло, если они у тех, кто их заработал.

Вы можете представить себе Джона Голта, который работает «сообща», делит «надежду, трудности, амбиции, радость от свершенного» с Джеймсом Таггертом, Уэсли Моучем и доктором Флойдом Феррисом? Вы скажете, это только герои книг. Что ж, может быть. Вспомните Пастера, Колумба, Галилея - что стало с ними, когда они попытались разделить свои «надежду, трудности, радость от свершенного» с католической церковью?

Нет, энциклика не отрицает, что есть и гениальные люди, иначе она бы не молила так о всеобщем объединении. Если бы каждого было можно заменить, если бы разные возможности не имели никакого значения и всякий производил бы одинаковое количество продуктов, никто бы не получил от объединения никакой выгоды. Энциклика допускает, что некие неназванные, непризнанные первоисточники богатства каким-то образом продолжали бы работать, и тем не менее создает такие условия, в которых работа этих первоисточников попросту невозможна.