Капитан

— Верно, не могу, но в условиях войны ни одна из воюющих стран не может дать подобных гарантий, — Храбров посмотрел на лощеного и самоуверенного англичанина, как на идиота. Хотя, это был не идиот, а скорее провокатор. — Вы знаете, мистер Кларксон, будучи на Англо-Бурской войне в качестве наблюдателя, я неоднократно видел картины, как ваши соотечественники взрывали деревни буров, травили их колодцы и сгоняли чуть ли не в резервации. Почему-то в те дни «Таймс» подобные вопросы не сильно беспокоили.

Англичанин несколько стушевался, а прочие репортеры ясно поняли, что Храбров оправдываться не собирается, после чего общение продолжилось в более конструктивном русле.

Тем же днем с крейсеров потянулись баркасы с захваченными трофеями, которые передали в призовые суды. Добычи было много, и все причастные радостно прикидывали, когда и сколько они получат виде честного процента. Одновременно на берег высадили пленных японцев. На следующий день подали поезд, для доставки в специальный лагерь под Иркутском, где им надлежало находиться до конца войны.

Во время проводов пленных собралась огромная толпа, многие удивлялись, откуда во Владивостоке вообще нашлось столько жителей. Японцев провожали в высшей степени приветливо, снабжая, у кого не было, шляпами, сапогами и теплыми вещами. Никто не злословил, наоборот, многие сочувствовали. Захваченному майору Такано позволили произнести короткую речь, в которой он благодарил русских за гостеприимство и тёплый прием. Когда на перрон подали состав, сострадание публики проявилось сверх всякой меры — в вагоны к японцам совали бутылки с вином, жареных цыплят, шпроты, колбасу, шоколад, папиросы и даже деньги.

Пехота, матросы из выставленного караула и офицеры смотрели на подобное с отчетливым неодобрением. Одно дело — вежливое обращение с пленными, и совсем другое — воспринимать их в качестве заслуживающих всеобщей любви героев. Их, родных моряков, ругали за жестокость в Гензане, а сами делали черти что.

— А нашим-то как в плену живется? — рассуждали матросики. — Здесь япошат чуть ли не целуют, а братки наши небось на одной воде и рисе сидят.

Наконец состав с пленными японцами укатил в Иркутск, в городе вновь наступили спокойные дни. Храбров занимался делами отряда, следил за устранением различных неполадок и готовился к новому выходу. А еще он подготавливал встречу подлодок, которые должны были прибыть в город со дня на день. Вопросы их размещения, режим секретности и грамотное использование в будущем значили многое в продолжающейся войне.

Деятельность Владивостокского филиала Особого отдела медленно набирала ход. Руками жандармерии совершили первые аресты. Со знаменитым Ван Сю побеседовал Колчак, после чего китаец согласился на сотрудничество. В плане полезности он оказался настоящим кладезем всевозможных слухов, новостей и различных веяний. Вдобавок из Восточного института выделили двух студентов-лингвистов.

Наконец и Император прислал поздравительную телеграмму. Благодаря настойчивости Макарова, Храброву, Стемману и двум старшим офицерам обоих крейсеров вручили ордена. Естественно, контр-адмирала Храброву не дали. Для подобного следовало вновь перешагивать через Морской ценз, а следовательно, требовалось как минимум одержать победу в крупном сражении. Простой рейд, пусть и невероятно успешный, помочь тут не мог.

До окончания войны было еще далеко, но многие моменты постепенно налаживались, пусть и весьма неторопливо. Особую активность проявлял генерал-майор Воронец, который ударными темпами продолжал наращивать обороноспособность города, гавани и острова Русский. Теперь по внешнему виду Владивостока становилось видно, что страна воюет, а не занимается непонятно чем.

* * *

Хиконодзё Камимура в последний раз прошелся по своей адмиральской каюте на «Идзумо». Здесь все было устроено согласно его вкусам и привычкам: деревянная мебель, перегородки, занавески на иллюминаторах, напольные циновки, картина с одиноким журавлем на стене, самурайские мечи на подставках и объёмный аквариум с рыбками.

Взяв горсть корма, адмирал принялся неторопливо кормить своих любимец — трех мятных ангелов, двух золотых басслетов, клариона и робкого, постоянно прячущегося, австралийского окуня.

Камимура вспоминал свою жизнь, с самого первого, отложившегося в памяти момента и до нынешнего дня. Больше ему ничего не оставалось. С эскадры его сняли, он сдал все дела и документы, а Император позволил провести ритуал харакири.

Иного адмиралу и не оставалось. Ниппону за последнею неделю нанесли страшный удар. Сгоревший Гензан и сопутствующие материальные потери не поддавались исчисление в иенах, но болезненней всего оказались потери в сфере боевого духа и авторитета страны. Теперь всему миру стало ясно, что Япония не настолько грозная сила, как пытается себя преподнести, а ее якобы непобедимый флот — дутая химера. Да и безопасность морских границ оказалось настолько хрупкой, что даже один вражеских каперанг, действующий бесстрашно и решительно, смог ее пошатнуть.