После того, как вся эта история рассказана, группа смыкается в ошеломляющей инструментальной части — линейной экстраполяции модального гитарного мотива, сыгранного с заунывной ясностью Френчем, который вместе с Томасом завершает вещь. Утверждение Френча о том, что он вообще-то не гитарист, полностью разоблачается этим его выступлением. А насколько возросло мастерство Ван Влита на пианино, можно услышать на оригинальной фортепьянной демо-записи этой песни. Демонстрируя интуитивные способности, он включает запись, садится за инструмент и за один дубль спонтанно сочиняет пятиминутную песню — и за исключением одной-двух изменённых нот, музыканты играют её в точности так же.
В "The Thousandth And Tenth Day Of The Human Totem Pole" яркие, колкие гитары Уолли и Теппера змеятся друг вокруг друга, преследуемые синтезаторным басом Томаса. Френч ставит в разворачивающейся музыке символы пунктуации при помощи дробей, щёлканья на ободках, том-томных акцентов и очередной демонстрации барабанной шаффл-темы "P-K-Ro-P".
В «уныло-серое» утро этого самого дня Ван Влит идёт осмотреть тотемный столб и передаёт нам своё мрачно-юмористическое описание людской толпы. Представители всех рас лезут по головам друг друга. Накормить всех весьма трудно, а двигаться они могут только при помощи изометрических изгибов. Он сообщает, что человек в самом низу улыбался, потому что ему удалось закончить завтрак, не отвлекаясь — над ним какое-то время не шёл «ни дождь, ни навоз». В лирической развязке молодая девушка подходит к столбу, держа в руках куклу Статуи Свободы. Статуя Свободы уже появлялась в одной из самых ранних песен Ван Влита — "Who Do You Think You're Fooling" — где он критиковал (хотя и непрямо) её использование в качестве символа. Сейчас она приносится к тотемному столбу — её пародийному отражению. Столб также служит метафорой городского перенаселения, в котором составляющие его люди фактически становятся пленниками обстоятельств — их привели к лицу символа свободы, в которой им отказано.
Стихотворение "Apes-Ma", домашняя запись на кассету, продолжающаяся всего 38 секунд — это сногсшибательное произведение. В нём Ван Влит играет роль неугомонного инквизитора. Поскольку предметом стихотворения является старая обезьяна в клетке, его вопросы остаются риторическими. Он вспоминает инциденты из обезьяньей жизни, спрашивая, помнит ли она девочку, давшую ей имя — ну да ладно, она всё равно уже умерла. Потом он напоминает ей время, когда она была молода и пыталась вырваться из клетки — той клетки, которая сейчас слишком грязна и мала для тучного животного, объедающегося со скуки. Ван Влит излагает всё это бесстрастно, а первобытная запись заставляет его голос звучать так, как будто он говорит из-за закрытой двери — тем самым усугубляя беспокойную атмосферу стихотворения. Засунутая в самый конец
Энтузиазм Ван Влита по отношению к воссозданному Волшебному Ансамблю был явно заметен. В интервью он вернулся к экстравагантным утверждениям о том, что большинство участников группы до того не имели никакого музыкального опыта. Для того, чтобы играть музыку Ван Влита, были просто необходимы технические навыки и правильное отношение к делу, но технические приёмы тут ничего не решали. Особенное удовольствие ему доставляло то, что он вновь работал с молодыми музыкантами. Они были достаточно податливы, чтобы он мог «лепить» их по своему усмотрению — чтобы они стали его «краской» — и достаточно способны, чтобы выполнять свои обязанности. Уолли был более близок к Ван Влиту по годам, но он был превосходным, чутким музыкантом, а Френч вернулся в качестве барабанщика и бесподобного посредника.
Джон Томас кратко подытоживает роль музыкантов в группе: «Дону очень нравилось говорить что-нибудь такое, что злило всех музыкантов: что он научил их, как нужно играть, что никто из них до работы с ним не умел играть. Но он, видимо, имел в виду, что он фактически должен был научить их играть музыку так, как он её представляет, потому что она была беспрецедентна — так что это нужно понимать так. И он настолько сильная личность в психическом плане, что ты подавлял свою собственную волю, терял свою волю — для того, чтобы служить его видению. Состоять в этой группе было всё равно, что исповедовать какой-то религиозный культ — потому что ты не мог дать логического обоснования тем шагам, которые предпринимал для осуществления его музыки.»