Капитан Быстрова

Дубенко нерешительно посмотрел на трафарет звездочки, аккуратно вырезанный в куске промасленного картона.

— Хиба по ней просто малювать?

— Конечно просто. Расчерти так же и ножиком вырежь.

Старшина взглянул на друга ясными, наивными глазами:

— А зачем? На что мэни цэ дило робыть, коли твоей одолжиться можно? Разве не одолжишь?

— Ох и ленив ты, зажирел совсем! — покачал головой Кузьмин. — Тебя бы на корде погонять, как застоявшегося коня.

— Щось тэбэ моя личность беспокоит?

— Личность! Не личность, а… Я бы сказал тебе… — Кузьмин махнул рукой. — Бери трафарет, кисть и краску! Тут ее на сто звездочек хватит… Только густо не мажь, а то потечет с нижних уголков.

Дубенко осторожно взял из рук товарища все живописное «хозяйство», показавшееся ему сложным и каверзным. Хмуро глядя внутрь банки, он наклонял ее в разные стороны, проверяя густоту краски, которая, по словам Кузьмина, могла потечь с нижних уголков звездочек. Постояв так с минуту и не сказав ни слова, старшина нерешительно поплелся к машине Никитина, будучи не в силах оторвать озадаченный взгляд от банки с краской: она почему-то смущала его больше всего.

— Не накриви, смотри! — крикнул ему вслед Кузьмин.

Дубенко остановился. Сознание новой опасности заставило его съежиться и вобрать голову в плечи. Наконец он повернулся к товарищу:

— Слухай, ты иди сам разметь. Начало хоть покажи: я же цэ дило сгублю!

Кузьмин добродушно сплюнул:

— Ну и родила ж тебя мама, косолапого такого!

Он отправился вслед за другом, с улыбкой разглядывая здоровенного, но такого беспомощного Дубенко, а тот шел вперед и, не оглядываясь на Кузьмина, исподтишка довольно посмеивался: «Ух, и добрый же и уступчивый ты хлопец!»

Подойдя к никитинскому самолету, Кузьмин забрался на крыло и, не найдя в карманах карандаша, потребовал его у Дубенко.

— Погоди, я ж буду помогать. Очень ты быстрый… Недаром у Быстровой…

Дубенко снял пояс, расстегнул воротник, по-хозяйски, не спеша засучил рукава, словно готовился пахать землю или колоть дрова. Капли пота выступили на его толстом, добродушном лице. Он сопел, тяжело дышал.

— Что тебя в жар бросает?.. Январь на дворе! — улыбнулся Кузьмин.

— Цэ не двор, цэ Кавказ. Январь здесь не шибко дюжий. Як апрель… То меня страх берет, что хочешь ты гвардии старшину Дубенко в маляры обучить. Ну, нехай, забавляйся! И я доберусь до тебя когда-нибудь.

Вытянув из кармана огрызок тупого карандаша, Дубенко подал его Кузьмину.

— Двадцать три, говоришь? — спросил тот.

— Точно!

— Тогда давай быстрей в каптерку за бечевкой. И кусок мела прихвати. Отобьем строчки — так вернее будет…

Не желая попасть одетым не по форме на глаза кому-нибудь из начальства, Дубенко начал приводить себя в порядок. Застегивая пояс, он напевал «Ой, у лузи» и глядел исподлобья на Кузьмина. Идея отбить линии шнуром ему понравилась. Только поэтому он не спорил.

Одернув гимнастерку, старшина вразвалку зашагал к маячившей вдали каптерке. А Кузьмин, сидя по-турецки на плоскости истребителя, укоризненно покачивал головой, глядя на друга через лохмы маскировочной сетки.

7

Время близилось к двум часам дня.

В комнате Горюнова собрались восемь офицеров-летчиков. Они сидели на диванах и у столика под филодендроном и по привычке подшучивали друг над другом. Летчики держались с завидной легкостью и простотой, словно ничто их не угнетало, не заботило. Порой в тишине горюновского кабинета вспыхивал сдержанный смех. Это капитан Никитин, теребя волнистый чуб, свисающий до самых глаз, рассказывал какую-то забавную историю, а слушатели, опершись локтями о колени и подавшись вперед, внимательно следили за рассказом, стараясь не пропустить ни одного слова.

Наташа вошла, когда круглые часы на стене показывали без трех минут два. В кабинете Смирнова все еще находились летчики первой группы, вызванной на тринадцать тридцать.

Подойдя к столу Горюнова, доложила:

— По приказанию командира полка к четырнадцати ноль-ноль капитан Быстрова явилась.

Горюнов взглянул на часы и обвел взглядом присутствующих. Убедившись, что вызванные летчики первой эскадрильи все налицо, он потушил папироску, поправил пепельницу, подхватил со стола папку и направился в комнату Смирнова, откуда уже начали выходить летчики первой группы.

Наташа подошла к товарищам по эскадрилье, села на плетеный диванчик рядом с Никитиным.

— Пристраиваетесь? — спросил тот.

— Привычка! — ответила она.

— Какая?

— Пристраиваться к ведущему.

— И только?..

— К сожалению, да!

— Судя по всему, нервничаете? Оно и понятно: отдыха нет. Машина готова за сутки. Быстро ее…

— Очень быстро!

— Наверное, оттого, что вы — Быстрова?!

— Ново сострили! Когда разрешите посмеяться?

— Не успеете… Сейчас пригласят на задание…

Летчики с любопытством слушали шуточную пикировку между Никитиным и Быстровой и улыбались, предвкушая дальнейшее развитие событий.

— Мечтаю, чтоб скорей!

— Не знаю, мечтаете или нет, а будьте любезны! — Никитин откинулся на спинку диванчика. — Хватит, погуляли!