Капитан флагмана

...Сучит и сучит свои нити злая бессонница, окутывает серой паутиной воспоминаний. Да, лелеял мечту - написать автобиографическую книгу о войне. О том, как удалось попасть в армию, о нелегкой работе разведчика, о своих товарищах. В эту повесть отдельной главкой можно включить и "Случай на болоте", и другие эпизоды, уже написанные и хранящиеся в правом ящике стола. Можно будет использовать и воспоминания фронтовиков. Он любил записывать эти рассказы на магнитофонную пленку, потом садиться за машинку и "списывать" их. То, что могло сразу идти в дело, складывал в левый ящик, а все, что оставлял про запас, бережно хранилось в правом. Он уже написал несколько книг о войне, а работу над заветной автобиографической повестью все откладывал, может быть, потому, что писать о самом себе казалось очень простым и легким, а может быть, хотелось, чтобы улеглись воспоминания, отсеялось все второстепенное, осталось в памяти только существенное, четко вырисовалось наиболее важное, накопилось больше опыта, чтобы та заветная, самая дорогая и значительная повесть вышла как можно лучше. Но нельзя ведь откладывать до бесконечности. Жизнь уходит, и с ним может статься, как с Валентиной Лукиничной: неожиданно и необратимо. А что, если приступить сейчас? Ведь первые строчки уже давно созрели, давно звенят в мозгу в том песенном ритме, в каком, по замыслу, должна звенеть вся повесть. Нет, правда, почему бы не начать сейчас?

Он поднялся, походил по комнате, потом сел за стол, пододвинул к себе машинку. Сначала не ладилось. Так всегда бывает - сначала не ладится, потом пошло и пошло. А так вот, чтобы сразу вдруг "пошло и пошло", редко бывает.

Исписанных страниц становилось все больше. Они ложились аккуратной стопкой слева от машинки. Кто знает, сколько останется их после того, как он прочтет. Но какая-то часть останется.

Ему хорошо работалось. Он любил эти часы - наедине со своей машинкой. Неоднократно пытался диктовать первый набросок в микрофон или машинистке, но ничего не получалось. А сам печатать не мог, если в комнате находился кто-нибудь, даже Галина.

- Ты меня не любишь, - говорила она. - Если я тебе мешаю в такие минуты, значит, не любишь.

- Я не могу тебе этого объяснить, - оправдывался он. - Понимаешь, я ничего не сочиняю, а смотрю, слушаю и записываю. Самое главное - слушать. Иногда они болтают черт знает что - какую-то чепуху. Тогда надо выждать. Когда они принимаются говорить то, что нужно, остается только записывать. И вот они, понимаешь, совершенно не переносят посторонних. В комнате должны оставаться только я и они. Тогда я слышу их голоса. При посторонних они молчат и не шевелятся. И при звуках моего голоса они тоже замолкают и перестают двигаться. А то и вовсе исчезают. Вот почему я не могу записывать на пленку. Потом, когда надо шлифовать, переделывать, я могу пользоваться магнитофоном.

- А стука твоей машинки они не боятся?

- Сначала боялись. А потом привыкли. Совсем не обращают внимания.

Она уверяла, что понимает, что не обижается. Но он чувствовал, что она обижается все же.

За окном уже голубел весенний рассвет, когда он лег в постель, усталый, но удовлетворенный. Несколько минут лежал, прислушиваясь ко все еще звучащим в мозгу голосам. Потом закрыл глаза. И сразу же перед ними поплыла малахитовая муть. Он похолодел. Неужели опять - "зеленый морок"? Попытался открыть глаза и не смог. Да, "зеленый морок". Теперь это будет тянуться и тянуться.

Однажды на привале слякотной осенней ночью эту историю рассказал ему под строгим секретом Вартан Казиев, закадычный друг. Через несколько дней Вартан погиб. Нелепо. Сергей никак не мог отделаться от мысли, что Вартан в последнее время сознательно искал смерти, нарочно подставил себя под пули, не в силах жить после того, что произошло с ним, Вартаном, и его товарищем Данилой Зарембой, которого и Сергей хорошо знал. Прошло много лет, прежде чем Сергей решился сделать рассказ из этого эпизода от первого лица, мысленно поставив себя на место Вартана. Если бы он знал, что так вживется в образ... Сам по себе трагичный, этот старый фронтовой эпизод со временем сгустился, превратившись в наполненный почти мистическим страхом кошмар. Сергей понимал, что это всего-навсего кошмар, силился проснуться, хотя знал, что не проснется, пока леденящий душу страх не разорвется криком.

Мельтешит и мельтешит перед глазами зеленая муть. А вот и оно, то проклятое болото. Они возвращаются с разведки - он и Данила Заремба, которого в роте все называли запросто - Данькой. У них важные сведения. Очень важные, и потому Данька решил возвращаться болотом, не дожидаясь ночи.

Сергей боялся болота, но Данька уговорил: он вырос на болоте. Там, где другой увязнет, он пройдет. Они во что бы то ни стало должны еще сегодня доложить обо всем командиру.

И вот они идут - Сергей и Данька. Влажная духота. Комары над головой серым облаком. Островки, покрытые болотными цветами и папоротником. Мохнатые кочки. Местами небольшие озерца, подернутые ряской, зыбкий торфяник.