Капитан флагмана

- Она до краев человеческая. Мне кажется, что именно так сильные и чистые люди любили и сто лет назад, и две тысячи и будут любить через пять тысяч лет. Я не признаю другой. Сколько жизней искалечили невежды, которые пытаются навязывать любовь, вытканную на их фарисейской канве. - Она замолчала. Он внимательно смотрел на нее и тоже молчал. - Мне кажется, что в человеке самое человеческое - это любовь. У ваших героев она такая. Вы не подумайте, пожалуйста, что я плету все это в какой-то горячке.

Она замолкла. Потом спросила настороженно и тихо:

- Вам не смешно?

- Почему должно быть смешно?

- Мне кажется, что кто-то уже говорил так, а я не знаю кто.

- Разве это важно?

- Очень! Я всегда стараюсь дословно запоминать все, что мне понравилось и у кого-то. Нет ничего зазорного в том, что ты повторяешь чужие мысли. Неважно, кто он, писатель, поэт или философ. Или твой добрый знакомый... или твой друг... Но когда забываешь кто...

- И это неважно, - сказал он.

- Нет, важно. Потому что присваивать себе чужие мысли - все равно что воровать. И не безделушки какие-нибудь, а жемчужины, которым и цены-то нет.

- Пустое. Каждый из нас что-то проповедует, за что-то борется и радуется, когда у него много единомышленников. И то, что я сказал сейчас, тоже, наверно, кто-то уже говорил. Может быть, даже не один. И не беда, если я не знаю их имен, если повторяю их мысли своими словами. Это даже лучше, если своими словами.

- Почему лучше?

- Человечество не родилось, обремененное мудростью. Она приходила к людям постепенно. И каждая мудрая мысль, чтобы стать более доходчивой, шлифовалась годами. Десятилетиями. Веками. Пока не облекалась наконец в совершенную форму.

- То, что я говорила о любви сейчас, наверно, очень далеко от совершенства. Но именно так я думаю. И говорила я вам потому, что вы, я знаю, поймете. - Она вдруг рассмеялась. - Знаете, мне нравится, когда из-за любви лезут в драку.

Ее страстная непосредственность и влекла к себе, и чем-то пугала.

- Так нельзя, Галочка, - сказал он после долгой паузы. - Любви нужны и чувства, и рассудок.

- Нет, - вскинула она голову. - Если человек хочет быть счастливым, он должен рассуждать, как я. И если бы все так рассуждали, счастливых было бы во сто крат больше.

Она увидела, что они стоят у калитки ее дома, и замолкла.

Спросила испуганно:

- Который час?

- Около двух... Без двенадцати два, - сказал он, глянув на часы.

Она ахнула.

- Вам неловко так поздно возвращаться? - спросил он.

- Они все еще считают меня маленькой, особенно отец. А я давно уже выросла.

- Я буду огорчен, если у вас из-за меня возникнут неприятности.

- Они все равно будут, - рассмеялась она. - Спокойной ночи.

...Когда они поженились, Сергей, вспоминая эту встречу, шутил:

- Я всегда был немного суеверен, но после знакомства с тобой... Выехали мы с тобой в Москву в понедельник, да еще тринадцатого числа, и вагон под номером тринадцать. Ну как после этого в дурные приметы верить.

Галина была тогда уже на шестом курсе медицинского института, ей было двадцать пять лет, ему - тридцать восемь. Он успел хлебнуть всего - и войны, и голода, и несправедливости.

Как-то Сергей заметил, что неловко строить семью в таком возрасте. Галина рассмеялась. В семейной жизни главное не возраст, а любовь. И характер. А его характер ей по душе.

- А что касается возраста, то твои годы в наше время - это же молодость.

- Пушкин умер в тридцать восемь, - сказал Сергей, - а все биографы писали в некрологах, что он скончался в пожилом возрасте.

- По тем временам, - возразила Галина, - тридцать восемь лет можно было считать пожилым возрастом. Средняя продолжительность жизни тогда была около тридцати. А теперь - семьдесят. Если ты проживешь даже в два раза больше, чем Пушкин, твои биографы скажут, что Сергей Гармаш умер в пожилом возрасте, заметь, в пожилом, а не старом. И еще они скажут, что это был человек, полный сил и творческих возможностей. Что мир глубоко скорбит о талантливом писателе, которому так и не удалось осуществить все свои замыслы. Впрочем, он бы не смог их осуществить, прожив и до ста пятнадцати. Настолько они были грандиозны.

- А что бы они еще написали? - спросил Сергей.

- А еще они написали бы, что покойный отличался добрым характером, общительностью, умел красиво любить и, хоть впадал порой в хандру, был великим гуманистом и отдавал всего себя нелегкой и не всегда благодарной борьбе за счастье всего человечества. Он глубоко ценил любовь к себе и за привязанность платил искренней привязанностью. Вот что они написали бы.

- Хорошо, но поклянись, что как только я стану тебе в тягость, ты оставишь меня. Что ни жалость, ни чувство долга, ни общественное мнение, ни все прочее не заставят тебя оставаться со мной. Только - любовь!

- Клянусь! - вскинула два пальца Галина. - Я никогда не разлюблю тебя. Я из тех, кто влюбляются раз и навсегда, на всю жизнь. Из тех, у кого с годами это чувство становится сильнее, лучше, радостнее.

- Но ведь я могу измениться, стать хуже. Это с каждым может произойти.