Капитан госбезопасности. Ленинград-39

Он понял, что его так сильно раздражает. Он ждал другого. Нет, он, разумеется, не рассчитывал очутиться среди хаоса и запустения, он знал, что Сталин в промышленных центрах, в крупных городах создал показное, фасадное благополучие. Магазинные полки не пустуют, нет перебоев с продуктами, исправно работает транспорт. Он знал, что весь город покрыли трамвайными путями и троллейбусными линиями, переплели автобусными маршрутами. Знал, что город строится и мог в этом убедиться, глядя в окно троллейбуса.

Они подъезжали к окраине города, к Нарвским воротам. Вокруг стояли возведенные недавно дома, а рядом вовсю продолжалось строительство. Вот она воочию, сталинская архитектура, подумал Навроцкий. Громоздкость, прямолинейность, настраивающая на невозможность компромиссов и примирения, а также некоторая помпезность и основательность – мы здесь встали на века.

Все это он себе примерно так и представлял. Улицы вылизаны. Совсем нет нищих на улицах (а он помнил, сколько их здесь сидело и бродило до переворота – в лохмотьях, с закатанными рукавами и штанинами, обнажающими гнойники и язвы, с железными кружками в руках). Да, верилось как-то, глядя вокруг, что уличная преступность задавлена, выкорчевана и по ночному Ленинграду бродить безопасней, чем по ночному Петербургу. Все это он себе примерно таки представлял.

Но люди… Людей он ожидал увидеть иных. Думал, что в глазах у каждого советского человека обнаружит затаенный страх. Уловит токи угнетенности, забитости. Ему казалось, он разглядит на шеях советских граждан невидимый свинцовый шар, а в глазах надежду когда-нибудь сбросить его. Однако он ошибся. Люди как люди. Будто то, чем они живут и есть нормальная человеческая жизнь. А они живут как ни в чем не бывало, решая какие-то свои частные проблемы. Даже жизнерадостны. Довольны. Вот прямо перед ним сидят две девушки и щебечут, хихикая, доносятся мужские имена. Кто-то сзади обсуждает футбольный матч, а там спорят, нападет ли Англия на Германию или наоборот.

Он вспомнил, как зачитывался в детстве книгой Джованьолли о восстании Спартака, как переживал неудачу, постигшую взбунтовавшихся рабов. Фантазировал о том, как было бы, если бы рабам удалось одолеть Рим, вот бы счастливую жизнь они построили, царство справедливости. Что ж, он может любоваться на воплощенные детские фантазии. Вот оно царство победивших рабов. Когда рабы – все. Да, да, именно так. Рабы недовольны своей жизнью тогда, когда их держат в скученности, тесной клетке. Но когда клетка настолько огромна, что не видно прутьев, а с той стороны ее не бродят свободные сытые, смеющиеся граждане, пробуждающие тоску по иной жизни, то рабы чувствуют себя вполне уютно. И уже обидятся, назови их кто рабами, или, вернее, не поймут тебя и сдадут первому же постовому.

Навроцкий вышел из троллейбуса. Ему предстояло осмотреться на месте. Там, где все и произойдет…

Глава седьмая «В воздухе пахнет грозой»…

Эх ты, доля, злая доля,
Доля Колчака!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!
Не твою ли диктатуру
Ленин пошатнул,
Не тебя ли, узурпатор,
Он в дугу согнул?

Народная песня, созданная партизанами Восточной Сибири в 1919–1920 годах в перерывах между боями.

Капитан взял со стола ежедневник, просмотрел записанные рядовым телефонограммы.

– Сергей, позовите лейтенанта Лезина, – сказал капитан.

Минаков сорвался из-за стола – грохотнул стул, вздрогнула трубка на рычаге.

– Лейтенант Лезин, к товарищу капитану! – рядовой открыл дверь в соседнюю комнату.

– Андрей, – капитан положил ежедневник на стол Минакова, повернулся к вышедшему лейтенанту. – Звонил Нестеров из Сталинского УГРО. Им удалось что-то выяснить по убийству фрезеровщика Вершинина. Свяжитесь с Нестеровым и подключайтесь к расследованию. Пройдите по этому пути.

– Андрей, – обернулся капитан, взявшись за дверную ручку соседней комнаты. – Две просьбы. Первая – не забывайте отзваниваться сразу по любой мелочи, какая попадает в руки. И вторая. Не геройствуйте.

– Сначала будем думать.

Так сказал капитан Шепелев, выставив «свой» стул на середину комнаты, сев на него, закинув ногу на ногу и достав зажигалку, чтобы занять ею руки.

В комнате, одной из двух, отведенных группе капитана Шепелева, свободными для прохода оставались узкая полоса от дверей до противоположной стены, да лазейки между столами. И комната была мала, и мебели в ней стояло много. Хотя все-таки мебели было меньше, чем требовалось отделу. Не смогли выручить и полки, сколоченные рукастым Минаковым, которые занимали все стены, и чтобы добраться до некоторых даже Омари Гвазава приходилось пользоваться стулом. Не выручала и вторая, командирская, комната.

Привычные места заняли и подчиненные Шепелева: Лева Коган положил на колени рабочую папку и приготовил заточенные карандаши, Тимофей Рогов устроился за своим столом, Омари Гвазава оседлал стул, сложив руки на спинке.