Капитан госбезопасности. Ленинград-39

Гвазава быстро выпрямился, оборачиваясь, и не удержался от удивленного восклицания:

– Как?!

– Да вот так. Проведете мероприятие по обычному, предусмотренному для этих случаев плану. И вот что… – командир на миг замолчал. – Особо не старайтесь, заканчивайте все побыстрее. Диверсанта все равно уже давно на заводе нет, сообщников у него тоже здесь нет. Значит, заканчивайте быстрее и без промедлений к нам. Там меня ждите. Все ясно?

– Да, – ответил грузин. Что ж тут непонятного?

– Автомобиль я отправлю назад, на завод, – последнее, что сказал перед уходом капитан.

На «Красной заре» Шепелев еще немного задержался – чтобы выслушать Тимофея Рогова. Тот окликнул его, вынырнув из какого-то заводского закоулка. После чего Тимофей сообщил, в своей обычной манере лениво цедя слова и глядя в сторону:

– Трубу я нашел. К забору прислонена. Зачем, спрашивается? А наверху колючка примята. Ушел гад.

Капитан в этом и не сомневался. Как, впрочем, уже почти отпали у него сомнения в том, что все намного хуже, чем могло показаться сначала…

Глава шестая «Служили два товарища, ага…»

Много бед и невзгод испытала

В непрестанных боях наша часть,
Много в ней наших братьев не стало,
Защищавших советскую власть.

Народная песня

– Да ты спятил, хлопец!

Дед рванул из зубов папиросу. Выплюнул на ладонь бумажный остаток, потом смахнул его с ладони в пепельницу. Когда Степан Георгиевич нервничал, он жевал папиросный мундштук. Измочалив зубами, но не докурив свою «казбечину», он обрывал конец и продолжал курить, пропуская дым уже через укороченный мундштук. Так он иной раз добирался чуть ли не до табака.

– С глузду съехал! – Дед давно уже не сидел за столом. Он ходил. Не вышло у него посидеть.

– Не съехал. Фуфло это все. Туфта.

– Бомба не настоящая, муляж?

– Не думаю. Хотя я и не стал дожидаться прихода саперов. Мне стало вдруг скучно и тревожно. Скучно на заводе, тревожно здесь, – Шепелев постучал себя пальцем по лбу.

– Рассказывай, рассказывай. Богато у тебя, как погляжу, дум в котелке народилось. Ермак ты наш, Тарас Бульба. Ну, делись, делись!

Дед принялся расхаживать между столом и занавесью, за которой скрывалось не окно – какое окно на подземном этаже! – а карта Ленинграда с отмеченными на ней объектами повышенного и обыкновенного оборонного значения. Дед напоминал в такие минуты зверя, мающегося в клетке зоосада. Сходство усиливали: худоба его, маленький рост и кособокость (создавалось впечатление, что его рука утяжелена пудовой гирей).

– Диверсию на «Красной заре» мы предотвратили. Факт. И факт приятный. Для нашей группы эта диверсия удачно подвернулась, хороший козырь перепал, жирный. – Капитан, присев на широкий лакированный край стола, дымил «Пушкой». – Хотя диверсия эта сама по себе как диверсия не стоит того, чтобы я тебе о ней докладывал.

Дед был одним из тех троих проживающих на этом свете людей, к кому Шепелев обращался на «ты». Обращался, разумеется, когда они говорили с глазу на глаз.

– Ну, ну, – повторял, расхаживая, Дед.

– Хотя диверсия эта в своем роде уникальная. За два года не припоминаю я что-то таких в нашем городе. Я имею в виду настоящих, доподлинных диверсий. Где действительно подкладывали бы взрывчатку, чтобы действительно что-то подорвать. Ты извини, Дед, путано говорю, но у самого в голове изрядная путаница.

– Да ну! – удивился Дед и даже на миг остановился. – А кто же, хлопчик, до этого дня взрывал? Скажем, на «Русском дизеле»?

– А никто, – капитан смотрел на ботиночный носок, которым покачивал. – За известные мне два года взрывалось, рушилось, ломалось без участия шпионов и прочих врагов. Разгильдяйство, халатность и стечение обстоятельств. Делать больше нечего вражеской разведке, как заниматься диверсионной деятельностью в мирное время. Охота им проваливать своих людей, с трудом внедренных и легализованных или завербованных ради того, чтобы нанести слону булавочный укол.

– А враги народа?! – Дед вмял в пепельницу недокуренную папиросу и снова вытащил портсигар. – Те что внутри… Затесавшиеся. Которые вредители… Против строя. Ну?

– Враги народа-то? – переспросил капитан. – То есть те, кто ничьи не агенты, а сами по себе враги? Они тихо ненавидят, скрежеща зубами, но любят жизнь не меньше, чем остальные граждане. И не то что бомбу подложить, но и слова дурного о Советской власти не скажут. Они дожидаются… думаю, они и сами уже не зная – чего именно. Исключая психов, – добавил капитан, подняв вверх пальцы с зажатой между ними папиросой. – Те могут выкинуть что угодно. Но их – меньше чем один на тысячу.

– Мирное время, говоришь? Ну, ну! – старший майор Нетунаев Степан Георгиевич грыз в зубах потухшую папиросу и, продолжая безостановочно расхаживать, хрустел пальцами. – О чем ты гуторишь, а! Мы уже давно живем в состоянии войны. Беспощадной. Смертельной. Где любой урон врагу… ну как бы выбивает кирпич из стены врага.