Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

— «Глазом бури» называют центр вращающегося циклона. Непонятно?.. Представьте себе такую картину, когда небо и вода перестают отличаться друг от друга, когда все кругом кипит и бушует, словно в аду кромешном, а в середине этого ада — тишина и спокойствие… Вот эта область затишья и называется центром вращающегося циклона, или «глазом бури». Понятно?

Я кивнул.

— Ну вот, — продолжал Кирибеев, — а сейчас мы, очевидно, попали в «глаз тумана».

— Да, — сказал я, — понятно, а поверить трудно. Но что ж мы будем здесь делать? Стоять и ждать погоды?

— Нет, профессор. Ждать не в моей натуре.

— Но здесь же нет китов, — сказал я.

— А я и не собираюсь бить китов там, где их нет. Но учиться бить китов можно и здесь! Я все искал случая, и вот он сам пришел.

— Как?

— Увидите… Конечно, будет скандал. Но нам ли волков бояться?

— А почему скандал?

— Потерпите, потом узнаете. А сейчас пойдемте перекусим.

Спускаясь по ступенькам трапа, он неожиданно остановился и спросил:

— Слышите, профессор, какая тишина? Словно в кратере потухшего вулкана. Вы любите тишину? А я нет! Тишина — конец жизни. Я люблю действие, а действие — враг тишины. После обеда мы устроим тут такой сабантуй — горы задрожат, вода закипит! Кое–кому это не понравится, например Плужнику, вашему «друку» Кнудсену, штурману Небылицыну, он сразу же донесет на «Аян». Кстати, как вам понравился наш капитан–директор?

Я пожал плечами. Капитан–директор показался мне человеком, в котором превосходно уживались сытая энергия и наигранный пафос. Он не любил слушать других, но испытывал явное удовольствие от своей собственной речи. Когда говорил, устремлял взгляд вверх. На мягких подушечках–щеках появлялся склеротический румянец. Перебирая связку ключей, он произносил: «партия поручила мне», «раз цека не принял решение по этому вопросу, нам нечего рассуждать», «наше дело выполнять, а не выдумывать» и так далее.

Когда в кают–компании заходил разговор о международных событиях, о сложной и трудной, требующей большого терпения и выдержки работе наших дипломатов, Плужник говорил:

«Эх, в наше время этого цирлиха–манирлиха не было. Мы смокинги да цилиндры не надевали, «бонжур–пардоны» не говорили, а в ушанке да в полушубке гранатой разговаривали…»

Когда кто–нибудь во время обеда в кают–компании «Аяна» жаловался, что на стол подаются очень тяжелые, тупые ножи и вилки и безобразные, неуклюжие тарелки, Плужник поднимал голову и, глядя поверх стола, укоризненно замечал:

«Вот вилочку требуете изящную, да тарелочку звонкую, да ножичек острый, да чтобы салфеточки, да деликатесы разные… А в наше время — отварную картошечку на газеточке или там печеную, руки так и обжигает… А ее, родимую, крутой солью посыплешь, да с черствым хлебцем, да кипяточком запьешь!.. Как раскаленную сталь глотаешь! И ничего, жили. Да что там!.. Революцию, понимаете, ре–во–лю–цию делали, буржуев били, Советскую власть отстаивали! А вы — ложечки да вилочки!..»

Он жил прошлым. Оно заслоняло перед ним настоящее и будущее.

Ну что я мог сказать о нем нового капитану Кирибееву? Они — старые друзья и вместе с тем абсолютно разные люди по уму и по темпераменту. Плужник не понимал капитана Кирибеева.

«Норовист Степан, — говорил он, — горячая голова…«Все вперед лезет, а для чего?»

Он не понимал капитана Кирибеева не потому, что не хотел понять его, а потому, что, как мне кажется, не умел понять. Он невольно мешал ему — не потому, что хотел мешать, а потому, что не понимал, что мешает. Безусловно, честный, но недалекий человек — таким мне представлялся капитан–директор флотилии. Так я и сказал капитану Кирибееву.

Да, профессор, все это правда. Не умеет он вперед смотреть… Все назад оглядывается, вспоминает. Жить прошлым, оглядываться назад — значит идти задним ходом. А к цели нужно идти полным вперед… Задним ходом моряк пользуется лишь для маневров. А ведь был герой, партизан. Да он и сейчас не задумываясь умрет за Советскую власть. Но не понимает, что сейчас не умирать за Советскую власть надо, а жить для нее! Не понимает он новой жизни. Вот поэтому и будет мешать мне… Ну что же, а мы все равно будем делать свое дело.

Он на миг задумался, потом спросил:

— А помполит Каринцев?

Я сказал, что Каринцев — человек трезвого ума, с заглядом в будущее, но ему трудно обламывать Плужника. Кирибеев согласно кивнул головой.

— Вот на Каринцева я и рассчитываю. Да-а, такие вот дела, профессор. Ну что ж… А теперь, как говорят англичане, фул спид ^[7] на обед!

Он махнул рукой и сбежал с трапа.

22

Бухта Сторож ничем не примечательна, кроме того, что в ней имеется якорная стоянка. Промысловые суда, застигнутые непогодой, могут зайти сюда и отстояться. Вероятно, она и в дальнейшем осталась бы ничем не примечательной, если бы туман не загнал сюда китобоев во главе с их смелым и решительным капитаном.

Я сидел у себя в каюте и заносил в дневник события сегодняшнего дня, когда выстрел из гарпунной пушки возвестил о начале «сабантуя».