Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Пока мы шли до Кроноцкого полуострова, нас преследовали то густые, как молоко, туманы, то мелкие, липкие дожди, которые на Камчатке называют бусом, то порывистые ветры, гнувшие мачты. А когда миновали далеко выдающийся полуостров, перед нами открылось изумительное море. Но шторм был такой силы, что мы не могли войти в бухту Моржовую; пришлось обогнуть мыс Шипунский и войти в Авачинскую губу, где нас и приютила бухта Тарья.

Стояла чудесная осень. Сопки, поросшие эрмоновой березой, тополем, осиной, лиственницей, кедровником и можжевельником, окинулись золотом. А над всем этим — белые снега Авачи, сопок Корякской и Козельского. Теплынь — как в бабье лето где–нибудь в Средней России. Тихо. Вода чистая, но темная.

После льдов и северных ветров, после туманов и буса китобои ожили: всюду слышались веселый говор, шутки, песни. Только капитан Кирибеев помрачнел. Я не мог понять, в чем дело. «Тайфун», несмотря на простой в ремонте, не только догнал «Вихрь» и «Гарпун», но даже имел на два кита больше. Лишь на другой день мне все стало попятно.

Бухта Тарья расположена рядом с Петропавловском, оттуда на следующий день после нашего прихода была доставлена почта. Увы! И на этот раз капитану ничего не было. Кирибеев сел в шлюпку и отправился на «Аян». Вернувшись, он приказал поднять пар, и через час «Тайфун» вышел в море. Я остался в бухте Тарья.

«Тайфун» вернулся лишь на рассвете и притащил крупного финвала. Сдав кита, Кирибеев не стал наслаждаться прелестями чудесной бухты и снова ушел в море. На этот раз я отправился с ним. В море он как будто пришел в себя, но работал как одержимый, словно знал наперед, что ему все нужно делать быстрее, иначе он не успеет. Он редко покидал мостик и непрестанно курил.

Я ломал себе голову — чем объяснить его взвинченное состояние? У меня было только одно объяснение: что уехать–то от Ларисы он уехал, а расстаться с ней не может. Хотя в тот памятный день, когда мы стояли в Петропавловске, он на мой вопрос: а принял бы он Ларису, если бы она вернулась сюда, к нему? — ответил, что с этим все кончено, что к старому возврата нет. Я поверил ему. Неужели он все еще не может успокоиться?

Мы пробыли в море долго. Лишь после длительных и мучительных поисков обнаружили небольшое стадо кашалотов и, несмотря на сильную волну, убили двух китов. У пушки стоял сам Кирибеев. Он четко провел все маневры и уложил каждого кита одним гарпуном. Делал он все очень ловко и красиво. У пушки стоял необычайно собранно, с присущей лишь опытным гарпунерам статью. Ему отлично помогал штурман Ворожейкин: он действовал как опытный капитан — вовремя угадывал предстоящий маневр судна и четко отдавал приказания.

До базы было далеко, когда мы, отягощенные добычей, взяли обратный курс. Кирибеев был довольный, веселый. В кают–компании, куда мы спустились после того, как «Тайфун» повернул в сторону Авачинской бухты, он шутил и с аппетитом ел. Ни он, ни я не подозревали, какое несчастье ждет нас впереди.

39

Море словно с ума сошло: только что было тихо, вода едва рябилась, как студень, застывающий на ветру, и вдруг все кругом закипело.

«Тайфун» то поднимался вверх, то опускался. Резкий ветер так давил на уши, что ничего не было слышно. Мы понимали друг друга лишь по движению губ либо когда кричали друг другу прямо в уши. Пропали чайки, скрылись киты. Среди волн мелькали лишь косатки.

— Плавучий гарпун! — прокричал мне в ухо капитан Кирибеев, показывая трубкой на несущуюся косатку.

Она шла, ввинчиваясь в воду, и легко проскакивала через толстые, словно отлитые из стекла, водные скалы.

Но вот исчезли и косатки. Кругом только бушующее море и воющий ветер. Китобоец с трудом шел вперед: мешали ошвартованные у бортов кашалоты. Капитан Кирибеев упрямо вел корабль наперерез волне. «Тайфун» скрипел, стонал, но лез на крутые волны, затем скатывался в кипящие пучины.

Я никогда не думал, что вода может быть такой злой, а корабль с его мощной машиной и людьми — таким беспомощным и жалким.

Делать ничего было нельзя — все под ногами и руками ходило: палуба, стол, стулья, тетради, перо. Иногда потолок и палуба как бы менялись местами, и с полок сыпалось все, что плохо лежало.

Самым благоразумным в этот момент было лечь спать. Но сон не шел, а лежать просто так не хотелось. Я поднялся на мостик. Кирибеев в зюйдвестке и ледериновом плаще блестел, как синий кит.

— Ну и погодка! — сказал я.

— Какого черта вы бродите здесь, профессор?

— Не спится в такую погоду.

— Океан как человек: посердится, посердится и отойдет. Там, за мысом Шипунским, я надеюсь, будет тишь и благодать. Как держишь? — вдруг закричал он на матроса и бросился к штурвалу. Оттолкнув матроса, быстро стал перекладывать румпель.

«Тайфун», тяжело вздыхая, охая, скрипя, взобрался на крутую гору и, зарываясь в шипящей волне, свалился в разверзшийся омут. Он катился так стремительно, что казалось — падал в пропасть. Меня охватил страх, и я, как в детстве, когда впервые пришлось сесть на деревенские качели, закрыл глаза. Мне казалось, что падение в омут продолжалось бесконечно долго.