Капитан Перережь-Горло. Западня

Тема их беседы поменялась, потому что Самовал понял, что он узнал уже все, что было известно леди О'Мой и что требовалось ему на данный момент. Вопрос, что делать дальше, представлялся более сложным. Теперь ему нужно было подумать, как завладеть ключом сэра Теренса и добыть планы, столь необходимые маршалу Массена.

Когда пришел сэр Теренс с полковником Грантом, они, как вы уже знаете, сидели за столом. Граф и полковник были представлены друг другу и обменивались поклонами, причем оба сделали это весьма серьезно и торжественно, особенно Самовал, который из них двоих, несомненно, был более ловким притворщиком; каждый знал, что собой представляет другой, однако не подозревал о наличии такого же знания о себе.

За завтраком, как и следовало ожидать, заговорили о приказе Веллингтона о дуэлях. Тем утром о нем говорили везде, где находился хотя бы один британский офицер. Тремейн одобрял приказ, чем очень раздражал Самовала. Между ними почти инстинктивно возникла глубокая неприязнь, довольно часто себя обнаруживавшая.

— Я считаю это постановление проявлением деспотизма, унижающим достоинство британского офицера, — сказал Самовал, — при всем моем глубоком уважении к лорду Веллингтону и восхищении им и его действиями.

— Унижающим? — переспросил Грант, глядя на него через стол. — В чем же вы видите унижение, граф?

— В том, что этот приказ низводит дворянина до уровня камня, — последовал немедленный ответ. — У дворянина, какого бы мягкого нрава он ни был, всегда могут возникнуть причины для ссоры, и он должен иметь возможность ее разрешить.

— Но вы всегда можете ударить обидчика, — заметил генерал.

— Ударить? — переспросил Самовал. Его полные губы презрительно скривились. — Рукой? — Он даже содрогнулся от отвращения. — Для человека моего склада это совершенно невозможно, и таких людей, я полагаю, немало.

— Но, а если вас кто-то ударит? — спросил Тремейн.

Его вдруг заблестевшие серые глаза выдавали скрытое желание самому оказаться этим кем-то.

— Если кто-то ударит меня? — Красивые темные глаза Самовала смотрели на Тремейна в упор. — Мой дорогой капитан, сама мысль о том, что до меня дотронется чья-то рука, кажется оскорбительной, она просто выводит меня из себя; эта мысль для меня настолько невыносима, что я, уверяю вас, не колеблясь, застрелю всякого, кто осмелится на это, как застрелил бы бросившегося на меня дикого зверя. Да, пожалуй, такое сравнение будет точным, и любой суд в моей стране оправдает мое поведение.

— Тогда вам следует благодарить бога, — сказал О'Мой, — что вы не находитесь под британской юрисдикцией.

— Я так и делаю, — сверкнув глазами, быстро ответил Самовал, но, спохватившись, тут же добавил: — Во всяком случае, когда думаю об этом. Уверяю вас, сеньоры, — продолжал он, — это будет черный день для благородных людей любой страны, когда ее правительство примет закон, направленный против сатисфакции, которую один дворянин может потребовать у другого, нанесшего ему оскорбление.

— Не слишком ли тяжела эта тема для беседы за завтраком? — сказала леди О'Мой и, думая с помощью лести успокоить Самовала и остудить его горячность, бесхитростно прибавила: — Ведь вы такой известный фехтовальщик, граф.

И тут неприязнь Тремейна к этому человеку прорвалась:

— Сейчас Португалия крайне нуждается в том, чтобы ее лучшие фехтовальщики сражались с французами, а не сеяли смуту в своем стане.

Повисла зловещая тишина. Резко побледневший Самовал уставился злобным взглядом в невозмутимое лицо капитана.

— Я полагаю, — наконец тихо, тщательно подбирая слова, произнес он, — что эти слова можно расценить как косвенный намек на непорядочность португальских дворян, и буду весьма вам обязан, капитан Тремейн, если вы скажете, что это не так.

— Вовсе не намек, — с вызовом ответил Тремейн, — а констатация очевидного факта.

— Намек, я считаю, содержится уже в том, что вы произнесли эту фразу при мне. Ответьте прямо: вы имели в виду лично меня?

— Конечно, нет, — резко сказал сэр Теренс, вмешиваясь. — Что за странное предположение!

— Я спрашиваю капитана Тремейна, — неумолимо продолжал Самовал, вежливо улыбнувшись сэру Теренсу.

— Я говорил в общем, сударь, — отчасти из-за вмешательства О'Моя, отчасти желая успокоить дам, выглядевших крайне испуганными, ответил ему Тремейн. — Но, конечно, если вам угодно принять это на свой счет, сударь, то это ваше дело. Я думаю, — добавил он с улыбкой, — леди находят нашу беседу утомительной.

— Надеюсь, мы будем иметь удовольствие продолжить ее, когда останемся одни.

— О, как вам будет угодно, — последовал равнодушный ответ. — Каррадерз, позвольте вас побеспокоить и попросить передать мне соль? Леди О'Каллахан жаловалась вчера вечером на то, что в португальской кухне используется слишком много соли. Я этого не нахожу.

— Ей-богу, я не могу понять леди О'Каллахан, жалующуюся на избыток соли во всем, — со смехом сказал О'Мой. — Если вы послушаете историю, которую она поведала мне о…

— Теренс, дорогой! — остановила его жена.