Капитан полевой артиллерии

Наступление на передовые позиции русских немцы предприняли седьмого июля ранним утром. Лихунов, находившийся на своем командирском наблюдательном пункте, увидел, что немцы начали обстрел небольшой рощицы у фольварка Носково, в которой стоял батальон пехоты. Стреляли легкие орудия, взметывая землю на опушке, ломая деревья на самой кромке рощи. Батальон этот был вынесен за пределы основной передовой линии, поэтому немцы и начали с него. Постреляв минут пятнадцать, они вывели из-за деревни Писцидля свою пехоту, которая двинулась на рощицу. Потом германская пехота показалась ему в нескольких местах. От наблюдательного пункта Лихунова до колонн неприятеля было не меньше четырех верст, но через окуляры своей прекрасной двадцатикратной стереотрубы он хорошо видел не только фигуры, одетые в серо-зеленую форму, но даже орлов на касках. Держа винтовки наперевес, пригнувшись, немцы тяжело, уверенно шли на наши позиции, и Лихунов, у которого колотящееся сердце готово было, казалось, разорваться от страшного напряжения, понял, что очень скоро он станет тем, кто положит один из камней в основание будущего, совсем непохожего на настоящее.

– Первому отметиться по колокольне! – прокричал он в телефонную трубку, смотря только вперед и зная, что на батарее, у него за спиной, команда тут же принята Кривицким, мгновенно передавшим ее командиру первого взвода.

– Наводить, угломер десять двадцать пять! – замечая, как успокаивается его бешеное сердце, подал Лихунов вторую команду. – Первому и шестому взаимно отметиться! – И тут он не удержался, посмотрел назад, где люди на батарее неслышно копошились, подчинившиеся его команде словно механически, но Лихунов знал, что автоматизм этот только кажущийся и все эти люди по-настоящему думают теперь, думают быстро и действиями своими приводят механизм орудий, приборы в состояние полного подчинения своей собственной воле, направленной сейчас на подавление воли других людей, находящихся в четырех верстах от них.

Лихунов знал, что четыре версты – это слишком много и лучше будет подпустить противника на расстояние не менее двух с половиной верст, когда все двести шестьдесят картечных пуль каждого снаряда будут ложиться на пространстве в пятьсот метров длиною и шестьдесят шириною, и тогда всеми шестью стволами своих трехдюймовок он за четверть часа сможет уничтожить целый полк, идущий открыто, как идут сейчас эти колонны. И Лихунов ждал, но телефонная команда прозвучала с отчаянной требовательностью:

– Третья батарея! Третья батарея! Почему, дьявол вас возьми, не стреляете?! Немедленно, немедленно открыть огонь по колоннам немцев, идущим к фольварку Янушево! Немедленно, или будете отданы под суд!

Лихунов не знал, кто с ним разговаривает сейчас, но понял, что надо действовать, и не потому, что угроза устрашила, но просто почувствовав необходимость действий – кто-то там, в окопах, мог не выдержать, сорваться раньше времени.

– Кривицкий, слушай мою команду, – спокойно сказал он в трубку. – Цель – колонна немцев, идущих к Янушево. Угломер тридцать семь, отражатель ноль, прицел двенадцать, трубка шестнадцать, картечь!

Он не смотрел на батарею, но знал, что за несколько секунд будут поставлены угломер, прицел и уровень, откроются замки, будут взяты из лотка патроны, установлены трубки согласно его команде, будут вложены в канал ствола, а замки тут же закрыты. На все это уйдут секунды, и когда он услышит сообщение о готовности батареи, то даст другую команду…

– Взводами! – прокричал Лихунов в трубку, не думая о том, что кричать не надо. – Взводами! Огонь!

И спустя три секунды грохнули два орудия, потом еще два второго взвода и два третьего. Снаряды, расколов над ним застывший, спаянный июльским зноем воздух, воя, пронеслись туда, где, атакуя окопы у фольварка Янушево, уверенно и беспощадно, вскидывая к плечам винтовки, шли германские солдаты. Лихунов, прильнув к окулярам прибора, видел, как над колонной один за другим, белые, как букеты цветущей черемухи, всплеснули разрывы шрапнели, ударившие вниз, безжалостно и метко, в самую гущу неприятельских солдат, многие из которых тут же упали, иные сраженные насмерть, другие от раны, от страха, внезапного и безумного. Ряды наступающих тут же сломались, люди кинулись было в разные стороны, и в фигурах их не было больше уверенности, но какая-то сила, именуемая, наверно, суровым солдатским долгом, снова соединила их в ряды, двинувшиеся вновь на русские окопы.

– Взводами! – кричал Лихунов в трубку, нечеловечески радуясь удаче первого залпа, сделанного на таком большом расстоянии и сразу же поразившего так много врагов. – Залпами повзводно! Огонь!

И снова вспыхнули над немцами чисто-белые облачка, и вновь разорвались их ряды, не в силах повиноваться долгу, но подчиняясь могуществу горячего металла, подчиняясь могучему желанию остаться целым, пожить, пусть еще совсем немного, пусть до следующего слепого, немилосердного разрыва у них над головой, но все-таки пожить, пожить…