Капитан Сорви-голова

— Капитан Руссел?! — воскликнул Сорви-голова и, несмотря на все свое испытанное мужество, побледнел.

— Так точно! Пред вами командир второй роты седьмого драгунского полка, — злобно усмехаясь, ответил англичанин, — один из пяти членов военного суда, которых вы преследуете с яростью краснокожих…

— И трое из которых уже отправлены к праотцам, — резко прервал его Сорви-голова.

— Знаю! Улан, уцелевший из всего отряда, который вы истребили близ Якобсдаля, передал майору Колвиллу ваши слова, а Колвилл повторил их мне. Сегодня вы мне попались — и уж теперь-то не ускользнете! Прежде мы только смеялись над вашими словами, принимая их за пустое бахвальство, но теперь вынуждены относиться к ним всерьез, так как убедились, что вы человек, способный выполнить все свои угрозы. Поэтому мы дали себе слово — я и мой друг, майор Колвилл, — при первом же удобном случае вычеркнуть вас из списка живых. Но так как я терпеть не могу проливать кровь безоружных людей и не могу даже видеть спокойно, как ее проливают другие, то мы вас просто повесим.

— Повесите?! — зарычал Сорви-голова, напрягая все силы, чтобы вырваться из пут.

— Быстро и без затей. Вздернем при помощи самой обыкновенной фуражирской веревки на одной из веток вот этой прелестной белой акации, — произнес капитан Руссел, указывая рукой на дерево, раскинувшее свою пышную крону над шпилем одного из домиков Питерсбурга.

— Разбойники! Мало же я перебил вас!..

— Продолжайте, продолжайте!.. — усмехнулся Руссел. — Приговоренному к смерти все разрешается.

— Приговоренному? Вы хотите сказать: вашей жертве, убийцы! Убивать невинных людей — это вам так пристало, подлец! Иногда вы делаете это, соблюдая юридические формы, чаще же — обходясь без них, но всегда без риска для себя, подлый трус! Палач!

— Пора кончать! — заорал капитан, взбешенный тем, что его солдаты, устыдившись мужественного протеста пленника, смущенно опустили головы. — Веревку! — приказал он одному из солдат.

Солдат, достав веревку, протянул ее капитану.

— Сделать затяжную петлю!

Солдат медлил.

— Исполняйте же, my god! 102 — загремел Руссел, взмахнув хлыстом. — Теперь накиньте петлю на шею осужденного! — продолжал он.

Солдат дрожащими от стыда руками выполнил этот позорный для бойца приказ под пристальным взглядом офицера, готового обрушиться на него за малейшее неповиновение.

Привлеченные шумом, на улицу выбежали из домов женщины и дети. Приготовления к казни привели их в ужас. Дети плакали; женщины, рыдая, молили о пощаде.

Внезапно в степи показался всадник, скакавший во весь опор. Сердце Жана замерло в безумной надежде: может быть, это бежавшие от англичан буры спешат к нему на помощь?

Увы! На всаднике форма хаки, и, кроме того, метрах в трехстах от них он свернул с дороги и скрылся за фермой.

Должно быть, это был английский курьер.

Исчезла последняя надежда. Сорви-голова понял, что все для него кончено: сейчас ему придется умереть позорной смертью. Солдаты уже вели его к дереву.

Вне себя от горя, Фанфан унижался, умоляя золотопогонного бандита пощадить его друга. Англичанин ударом хлыста рассек ему лицо. Невзирая на страшную боль, несмотря на стыд, Фанфан продолжал просить.

— Э! Чорт возьми! Повесить и этого! — рявкнул капитан.

Офицера обступила толпа женщин. Они заливались горючими слезами, от которых, наверно, смягчилось бы и сердце тигра.

— Пощадите его, господин офицер, пощадите! Вы же видите — это мальчик, совсем еще ребенок, сжальтесь над ним! Наши мужья обращаются с военнопленными по-человечески, будьте же и вы таким…

— Молчать, индюшки! — гаркнул затянутый в хаки офицер и, бросившись на беззащитных женщин, начал раздавать направо и налево удары хлыстом.

Ни одного слова не вырвалось больше из уст Жана Грандье, ни одним движением не выдал он своей душевной тревоги. Чтобы казаться невозмутимым, он призвал на помощь всю свою волю. А между тем как улыбалась ему жизнь! Богатый, красивый, отважный и сильный, поборник всего великого и благородного, он находился в том возрасте, когда человек смело глядит в будущее и мечтает помочь всем угнетенным, обездоленным, слабым. Увы! Недолго длились эти мечты.

И как жестоко обернулась для него жертва, принесенная им делу независимости маленького народа!

Сейчас он умрет… В последний раз взглянул он на солнце, только что озарившее восток своим торжественным сиянием, на яркую синеву неба, на широкие просторы вельдта, в бесконечную даль которого уходили, колыхаясь, высокие травы.

Как это часто случается в трагические минуты, в сознании Жана промелькнула вся его жизнь, такая короткая и в то же время такая богатая событиями.

— Прощай, Фанфан! — ласково прошептал он.

Обязанности палача по приказанию капитана Руссела согласился выполнить сержант, более выутюженный дисциплиной и потому более покладистый, чем рядовой солдат. Сержант встал на седло и, подняв руки вверх, старался перекинуть конец веревки через самую крепкую ветку белой акации. Когда после некоторых усилий это ему удалось, он спрыгнул на землю, не выпуская из рук конца веревки.

— Поднять! — скомандовал офицер-палач.