Капитан Сорвиголова

Сорвиголова и шестьдесят пленных буров оказались на понтоне «Террор», представлявшем собой подлинный ад, что вполне оправдывало его название. Грязная плавучая клетка была до отказа набита людьми. Тела их покрывали раны, по которым ползали насекомые. Невыносимая жара сводила с ума, питание отпускалось лишь в количестве, необходимом, как изысканно изъяснялись англичане, для «поддержания жизни». Иначе говоря, паек спасал от голодной смерти, но не более. Такая норма имела вполне разумное обоснование. Во-первых, это исключительно экономно, и, во-вторых, ослабевшие от постоянного недоедания люди не могли бежать. А если они и мерли как мухи, — «тем хуже для них!». Похороны были недолгими: открывали орудийный люк и со смехом: «Тем лучше для акул», — бросали тело в залив, воды которого кишели хищными рыбами.

Уже через сутки Сорвиголова почувствовал, что не в силах больше терпеть грубого обращения, голода, вшей, жалкого вида товарищей по заключению, похожих скорее на призраков, чем на людей, и решился на побег. Утонуть, быть расстрелянным, съеденным акулами — и то лучше, чем медленное и мучительное умирание.

Он поделился своим намерением с несколькими бурами, но те не захотели рисковать: «Террор» стоял на якоре посередине залива шести милей шириной, значит, до берега было по крайней мере три мили. Хороший пловец и мог бы, пожалуй, доплыть, несмотря на акул, часовых и сторожевые суда. Но как проникнуть в Саймонстаун? В этом городе — военном порту, арсенале и судостроительной верфи одновременно, — кажется, не было такого уголка, который не охранялся бы со стороны моря.

Но Жан не колебался: будь что будет, а в ближайшую же ночь он бежит! Товарищи отдали ему веревку, прихваченную где-то одним из пленных, у которого в первые дни заключения не хватило решимости бежать, а теперь не было на это сил.

Наступила ночь. В трюме, едва освещенном двумя фонарями «летучая мышь», было темно. Сорвиголова разделся донага и ремнем привязал за спину свою одежду: штаны, куртку, шляпу, шерстяную фуфайку. Башмаки он не взял.

Простившись с товарищами, которые, стоя вокруг, не переставали восхищаться его силой и отвагой, юноша пробрался к кабельтову[61], свисавшему из пушечного люка до самой поверхности моря.

— Кто там? — раздался сверху окрик часового, стоявшего на баке.

Казалось бы, элементарное благоразумие должно было подсказать Жану вернуться в трюм и переждать несколько минут. Куда там!

Он с такой быстротой скользнул по тросу, что содрал кожу с ладоней, но не издал ни вскрика, стона и даже вздоха. Часовой, услышав всплеск воды, решил, что это резвятся акулы, и успокоился.

Теплая, насыщенная солью вода, будто серная кислота, обожгла ободранные руки беглеца.

«Ничего, соль обеззараживает раны», — подумал, ныряя, Жан. Он проплыл под водой около пятидесяти метров, потом вынырнул, набрал воздуха и снова ушел под воду.

Бр-р!.. Под ним, над ним, во всех направлениях тянулись и пересекались длинные фосфорические полосы. Акулы! Не очень, правда, крупные и не очень проворные, но сколько же их было тут, этих невероятно прожорливых бестий!

Беглецу вспомнился совет побольше барахтаться, вертеться, дрыгать ногами и, наконец, в тот момент, когда акула повернется брюхом вверх, чтобы схватить добычу, нырнуть поглубже. И он вертелся что было мочи, дрыгал ногами, барахтался. Но кругом стояла такая темень, что разглядеть этих морских гиен не было никакой возможности, и об их присутствии говорила лишь фосфоресценция.

Проплыть три мили — это не шутка для мальчика шестнадцати с половиной лет, да к тому же едва оправившегося от ран и изнуренного двумя мучительными переездами — сначала в вагоне для скота, потом в бронированной башне крейсера, не говоря уже о том, что все последние дни он почти ничего не ел. Его преследовала целая стая акул. Были минуты, когда юноша холодел от страха, чувствуя прикосновение плавника или слыша, как лязгают зубы хищника. Морская вода, разъедавшая израненные руки, причиняла невыносимо острую боль.

И все же наш храбрый Сорвиголова бесстрашно плыл вперед. Трудно было дышать, ломило все тело. Волны то и дело опрокидывали юношу, ударяя по тюку с одеждой, который он тащил на спине, как улитка раковину.

Береговые огни уже были недалеко. Самое трудное позади. Мужайся же, Сорвиголова! Крепись! Еще четверть часа — и ты спасен!

К несчастью, чтобы уберечься от шнырявших вокруг акул, беглецу приходилось прибегать к довольно неритмичной гимнастике, которая вконец истощила его силы. Хлебнув изрядную порцию морской воды, он понял, что тонет. Жан тут же прекратил барахтанье, скоординировал свои движения и снова поплыл вперед.

Но через какое-то время его опять потянуло вниз. Еще раз он глотнул непроизвольно соленой воды. Закашлялся. Сперло дыхание. Отяжелели ноги…

«Неужели конец? — подумал наш герой. — Скверная штука!.. А впрочем, все лучше, чем заточение!»