Капитан Сорвиголова

Пули так и свистели вокруг него. Но Сорвиголова, не обращая никакого внимания на эту музыку и приводя буров в восторг своим бесстрашием и самообладанием, освободил ноги лошади от поводьев. Доброе животное тотчас же вскочило, Сорвиголова прыгнул в седло, дал шпоры и послал коня галопом к Ледисмиту.

Вдогонку ему открыли огонь из двадцати винтовок. Капитан молокососов странно подпрыгнул в седле и зашатался, но тут же выпрямился, и, вскрикнув не то от боли, не то от бешенства, продолжал свой путь вдоль скалистых берегов, среди которых змеилась река Клип перед впадением в реку Сюрприз-Гилль.

— Браво, Сорвиголова! Браво!.. — закричал просиявший от гордости Фанфан при виде нового подвига своего командира.

— Браво, Сорвиголова! — вторили восхищенные буры.

«А все-таки мы пропали, — размышлял Фанфан, — если только скоро, очень скоро не подоспеет помощь… Эх, попадись и мне такой конек, уж я бы тоже не отказал ему в чести спасти меня на своей спине. Но что поделать — его нет! Придется, видно, пошевелить мозгами».

В эту минуту грянуло радостное «ура». Бурам удалось наконец, выкопав землю из-под колес, сбросить вагон с насыпи. Путь назад был свободен, по крайней мере на известное расстояние.

Машинист дал задний ход, чтобы сцепить вагоны, потом, разогнав состав и рискуя разбить паровоз, погнал его вперед. Первый удар только сместил тендер, второй сдвинул его на край полотна, третий сбросил вниз.

Мужество и ловкость сделали свое дело: вновь положенные рельсы не подвели, и поезд благополучно прошел опасный участок. Правда, буры понесли тяжелые потери, но вооружение спасли.

Машинист дал полный ход. Локомотив понесся на всех парах и… налетел на огромный обломок скалы, сброшенный на рельсы. Удар оказался сильнее первого. Он повредил механизм паровоза, из всех отверстий которого повалили густые клубы пара.

— Теперь-то уж совсем погорели! — воскликнул Фанфан. — А так как вы не питаете ровно никакой симпатии к понтонам, господин Фанфан, то вам придется выкинуть свой номер.

И покуда англичане обстреливали замерший на месте состав. Фанфан стал потихоньку пробираться к паровозу.

А Сорвиголова по-прежнему мчался на рослой английской лошади к бурским аванпостам. Всадник явно слабел. Бедному молокососу стало трудно дышать, на лбу у него выступил холодный пот, розовые щеки побледнели. Ему приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не вылететь из седла и выдержать боль, терзавшую его при каждом скачке коня.

— Домчусь ли? — шептал он. — Надо доехать, надо…

И снова пришпоривал теперь уже взмыленную лошадь, а чтобы не упасть, хватался за ее гриву.

— Задыхаюсь!.. Пить!.. Пить!.. Кажется, отдал бы весь остаток своей жизни за стакан воды!

На секунду юноша выпустил из рук гриву коня, достал носовой платок и, просунув его под куртку, зажал им рану на груди.

Вдруг ему почудилось, что показались бурские траншеи.

Так оно и было: над гребнями холмов мелькнуло около дюжины желтоватых вспышек, и над его головой засвистели пули.

— Ружейные выстрелы! — прошептал Жан с горькой усмешкой. — Теперь это единственный вид приветствия между людьми.

Он вытащил из-за пазухи платок и замахал им в знак своих мирных намерений. И хотя белая ткань стала красной от крови, огонь все же прекратился. Из ближайшей траншеи выскочили бойцы и побежали навстречу всаднику.

Сорвиголова, бледный, как тяжело больной человек, собрал последние силы, чтобы прямо и гордо держаться в седле, и остановил коня, которого буры мгновенно схватили с обеих сторон под уздцы.

— Кто вы? Откуда? Зачем?..

— Я капитан Сорвиголова. Привез бумаги генералу Жуберу от Кронье. Там дерутся… Поезд, на котором я ехал, будет захвачен англичанами.

Буры заметили наконец, как он бледен, увидели кровь, большим темным пятном проступившую на его куртке.

— Вы ранены?.. Мы понесем вас.

— Ведите меня к генералу Жуберу.

— Он сейчас в Нихолсонснеке, а это совсем рядом. — А «рядом» означает у буров по меньшей мере километр.

В сопровождении группы всадников Жан Грандье направился к генералу.

— Это ваш почетный конвой, дорогой товарищ, — произнес узнавший его фельдкорнет.

— Сейчас мне больше нужна, пожалуй, простая сиделка[104], — ответил Сорвиголова, бледный как полотно, но сумевший еще найти в себе силы шутить.

Наконец они подъехали к большой палатке, над которой развевался национальный флаг. Через открытые полы ее было видно, что она полна народу.

— Вот мы и приехали, — заметил фельдкорнет.

Сорвиголова, сделав отчаянное усилие, сам слез с коня и твердой поступью, но с искаженным отболи лицом приблизился к генералу. Отдавая правой рукой честь, Сорвиголова левой протянул ему обагренный кровью конверт и, не успев ничего сказать, даже не вскрикнув, тяжело рухнул навзничь. Видно, последнее усилие оказалось ему не по плечу.

— Отнесите этого храброго мальчика в больницу, — взволнованно приказал Жубер. — И пусть о нем заботятся, как обо мне самом.

Жана уложили на носилки, и дружеские руки с бесконечными предосторожностями понесли его в ближайший госпиталь.