Капитан Сорвиголова

Сорвиголова был отменным наездником, но до ковбоя ему было далеко. К тому же на неоседланной лошади, без седла и стремян, он был лишен всякой точки опоры. Наконец поистине дьявольский рывок коня заставил его разжать колени, и Жан взлетел в воздух, перевернулся через голову и тяжело ударился о землю, а освободившийся конь, брыкаясь и гарцуя, унесся в темноту.

Ошеломленный падением, Сорвиголова, однако, мгновенно вскочил. При падении он потерял свою каску, и часовой, заметив при свете бивуачного костра его юное лицо, заорал во весь голос:

– Эй, да ведь этот парень не из нашего эскадрона!.. Какой-то мальчишка, щенок, молокосос!..

Последнее слово, произнесенное солдатом без какого-либо намерения, отдалось в ушах командира Молокососов, словно пушечный залп.

«Я раскрыт!» – мгновенно пронеслось в голове Жана. Он приготовился сопротивляться до последнего.

Тут как раз подоспел еще один часовой, размахивая в воздухе палашом, и, не разобравшись, в чем дело, кинулся к Сорвиголове, чтобы схватить его.

Жан тем временем уже полностью овладел собой и мгновенно нанес англичанину короткий удар головой в живот, от которого тот рухнул навзничь.

– К оружию! – неистово завопил первый часовой.

Со всех сторон послышались ответные крики:

– Тревога!.. К оружию!..

Заспанные пехотинцы и кавалеристы сбегались на призыв и сами вопили, хотя никто из них понятия не имел, что же, собственно, случилось.

Сорвиголова нырнул в темноту и опрометью помчался в сторону. Когда он миновал передвижную кузницу, кузнец прервал свою работу, уронил болванку раскаленного железа и, загородив Жану дорогу, замахнулся на него молотом. Но Сорвиголова, отскочив в сторону, удачно избежал удара, который размозжил бы ему череп, и ловко дал кузнецу подножку. Тот растянулся ничком, осыпая его отборной бранью.

Суматоха тем временем росла и ширилась:

– Тревога!.. Тревога!.. К оружию!..

Англичане, словно рой растревоженных пчел, выбегали из палаток, вокруг их становилось все больше. При этом никто не понимал, по какому поводу звучат призывы к оружию.

И вдруг один из них, то ли не очнувшись от сна, то ли под влиянием паров виски, заорал во всю глотку:

– Буры!..

– Буры!.. Буры!.. – тут же подхватил Сорвиголова, как вор, который громче всех кричит: «Держи вора!»

На какое-то время эта уловка помогла – и главным образом потому, что охваченные паникой солдаты, не узнавая своих при неверном свете костров, принялись палить в воздух и друг в друга.

Паника становилась невообразимой. Вопли, беготня, выстрелы, чьи-то стоны… Никто никого не слушал, никто ничего не понимал, но число жертв ночной перестрелки своих со своими стремительно росло.

Однако это не могло продолжаться бесконечно. Вскоре остался всего один беглец, которого преследовало множество солдат.

Завязалась безумная игра в прятки среди палаток, мимо которых задыхающийся Сорвиголова молниеносно проносился, с ловкостью акробата перепрыгивая через веревочные растяжки.

Внезапно перед ним возникла, загородив дорогу, большая конусообразная палатка. Сорвиголова обежал ее по кругу, обнаружил выход и, положившись на свою счастливую звезду, юркнул внутрь.

В палатке на складном походном столике мерцал ночник, слабо освещая помещение. На том же столике виднелись пустые бутылки из-под шампанского и ликеров. Рядом, на бамбуковом шесте, поддерживавшем брезентовый свод палатки, висело оружие – армейский револьвер и кавалерийская офицерская сабля. На раскладной койке неподалеку от столика раскатисто храпел какой-то джентльмен, до подбородка укрытый одеялом цвета хаки.

Судя по его полной неподвижности и оглушительному храпу, несложно было догадаться, что он основательно отдал должное содержимому бутылок. Должно быть поэтому и суматоха, поднявшаяся в лагере, так и не смогла его разбудить.

На фоне брезентового полога отчетливо вырисовывалось лицо спящего, и Сорвиголова мгновенно узнал эти жесткие складки на щеках, крючковатый нос, надменно выдвинутый вперед подбородок и сухие, плотно сжатые губы.

– Майор Колвилл! – невольно вырвалось у него. Офицер, чей сон не потревожила даже стрельба в лагере, при звуках своего имени, произнесенного вполголоса, мгновенно проснулся.

Он зевнул, потянулся и вдруг забормотал, как человек, все еще пребывающий во власти сновидения:

– Сорвиголова?.. Ты здесь? Наконец-то я прикончу тебя, негодяй!..

Он потянулся к оружию, но Жан с молниеносной быстротой успел перехватить правой рукой ствол револьвера, а левой туго стянул и закрутил ворот рубахи на шее майора. Полотно затрещало, майор заворочался, стараясь вырваться или позвать на помощь, но вместо крика из его уст слетел лишь глухой хрип.

– Молчать! – прошептал Сорвиголова. – Молчать! Или я немедленно всажу вам пулю в лоб!

Однако англичанин, вскормленный ростбифом и искушенный во всех видах спорта, оказался настоящим атлетом. Он энергично и отчаянно отбивался; еще мгновение – и он вырвется из рук юноши, завопит, поднимет тревогу.