Капитан Соври-голова или 36 и 9

— Конечно, машину, а потом займут денег и выкупят тебя.

— Что же, я должен на этом кладбище неизвестно сколько торчать? (Тулькин продолжал сидеть где-то там, уже в темноте, и сопеть.) А ты знаешь, — сказал я, — как неприятно здесь сидеть?

— Тогда нечего заламывать за себя такую цену! Хочешь прославиться, сегодня же запроси рублей пятьдесят за себя, и хватит.

— То говорил, я мало запросил, теперь — много… А почему пятьдесят?

— Хватит с тебя, — объяснила мне темнота голосом Тулькина.

Я обдумал предложение Тулькина и сказал:

— Ни за что! Надо мной же будут все ребята смеяться, что меня только за пятьдесят рублей выкупили… Сына Кеннета Янга за большой выкуп, написано, выкупили. Я думаю, что большой выкуп — это тысяч шесть.

— Твой отец не Кеннет Янг, и ты не его сын, — сказал Тулькин. — У них свои цены, у нас свои…

— Неужели им жалко заплатить за меня шесть тысяч рублей? — простонал я вслух.

— Ну ладно, Завитайкин, не расстраивайся… Сейчас я напишу ещё одно письмо, — сказал Тулькин. — Мы тебя в этом письме уценим, и твои родители тебя, может быть, выкупят. — Тулькин зажёг фонарик, снял перчатки и вытащил из кармана пиджака блокнот и вечное перо.

— Чтоб меня уценивать!.. — сказал я. — Да ни за что на свете!

— Пятьдесят! — предложил Тулькин.

— Шесть тысяч! — сказал я. — Я эту цену для Тани назначил. Чтобы она знала, что я чего-то стою.

— Пятьдесят! — сказал Тулькин. — И ни копейки больше!

— Пять тысяч шестьсот! — сдался я.

— Пятьдесят! — повторил упрямо Тулькин. — Раз — пятьдесят! Два пятьдесят! Три — пятьдесят! (Я не согласился.) Всё, — сказал Тулькин. — Я выхожу из этого дела! Таскать по кладбищу доплатные письма! Ещё ноги переломаешь!

— И выходи! — сказал я. — Пожалуйста! Не заплачу! Выходи!

— Сам себя воровал! Сам письма писал! Сам их и подбрасывай! Знал бы, лучше телек бы смотрел.

— И без твоей помощи подброшу!.. Телевизирь несчастный.

— А ты!.. А ты… — заорал Тулькин. — Ты… уцененный Ромео и Джульетта! — И здесь Тулькина как будто прорвало — как он меня только не называл: и ливерной колбасой, и эскимо на палочке, и магазинным холодцом.

А я всё время повторял спокойно только одну фразу:

— Если ты и вправду смелый человек, развяжи мне руки и повтори ещё раз, что ты мне сказал!

Но Тулькин всё-таки продолжал поносить меня изо всех сил. И тогда меня вдруг осенило, и я подумал: с похищением, конечно, всё пропало, не бывать моему портрету в «Неделе», но появилась надежда прославиться по-другому… Это была прекрасная мысль, и мой портрет, кажется, может всё-таки появиться в «Неделе».

— Хорошо, — оборвал я ругавшегося Тулькина. — Если ты меня действительно ненавидишь, — сказал я Тулькину, — надень на мой берет свою кепку и дай мне доской по голове. — Я подумал, что вдруг после этого удара я, как та женщина-испанка, вдруг заговорю на чистом английском языке, и обо мне, конечно, сразу же напечатают во всех газетах! И я прославлюсь! Тулькин, будь другом, дай мне доской по голове! Я это заслужил, Тулькин!

Я думал, что Тулькин с удовольствием выполнит мою просьбу, но, к моему удивлению, Тулькин не только не ухватился за моё предложение, но категорически отверг его.

— Легко хочешь отделаться! — отозвался из темноты Тулькин, освещая меня электрическим фонариком. — Сейчас всех ребят соберу, и мы тебя, связанного, на базар отнесём и к прилавку тебя привяжем, где уценёнными товарами торгуют. И ещё сфотографируем тебя утром и подпись сделаем: «Бессердечный парень, который украл себя за деньги у своих родителей!» И родителей твоих тоже снимем на карточку: «Бессердечные родители, которые не захотели выкупить своего сына ни за какие деньги!» Всю вашу семейку на весь мир прославим! И Кузовлеву твою прославим — скажем, что она тебя подговорила. И брата твоего не пощадим. Скажем — всё знал, но скрыл…

Сделав такое жуткое заявление, Тулькин скатился в темноте с чердака по лестнице, а я остался один, связанный по рукам и ногам, без похищения, без славы, и без знаний английского языка, и теперь уже без какой-либо надежды на то, что Таня Кузовлева когда-нибудь обратит на меня своё внимание.

Я напрягся и изо всех сил задёргал связанными руками.

Рассказ шестой ВОТ ТАК НОВОСТЬ!

— Я буду водящим, — сказал я и сделал вид, что снимаю со своей руки часы.

— Ишь какой! — разозлился Сутулов. — Он будет водящим! Я буду водящим!

— Хорошо, — согласился охотно я, — снимай свой хронометр.

— А зачем тебе мой хронометр? — спросил меня Сутулов.

— Сейчас мы будем играть, — объяснил я Сутулову, снимая с его руки швейцарский хронометр и подмигивая Мешкову, Дерябину и Тулькину.

— Во что играть? — спросил Сутулов.

— В столб, — сказал я.

— А что это такое? — спросил Сутулов.

— Очень весёлая игра… Связывайте его! — приказал я Тулькину, Мешкову и Дерябину.

Тулькин, Мешков и Дерябин стали с удовольствием связывать Сутулова по рукам и ногам. Сутулов не сопротивлялся.

— У тебя на даче никого нет? — спросил я Сутулова.

— До утра уехали, — радостно пояснил Сутулов.

— Вот и хорошо! — сказал я тоже радостно. — Значит, до утра можно играть?

— Конечно! — ещё радостней сказал Сутулов.