Капитан "Старой черепахи"

— Вы... Нас обнаружат, — обомлел Ремига.

— Разжигайте... Останусь без ног...

Пискун разорвал тюк, достал сухие носки, с трудом сгибая пальцы, натянул носки на ноги. Запасных брюк и сапог не было. Без огня он погибнет. Только огонь может спасти его...

Пискун прохрипел:

— Вам говорят...

Ветер дул в лощине с ровной настойчивостью, пронизывал. Пискун поглядел на подбитые мехом сапоги Ремиги:

— Боитесь костра — отдайте мне сапоги... На время.

Ремига молчал.

— Да что же вы, не понимаете? Без меня пропадете...

Пискуна трясло все сильнее и сильнее, и он не ощущал уже ног.

Нет, Ремига добровольно не отдаст сапог. Сейчас Пискун — обуза, от которой Ремига постарается поскорее избавиться. Наверное, Ремига уже придумал, как это сделать. Не зря же он служил в гестапо, комендантствовал в концлагере для советских военнопленных, где Пискун был его помощником...

«Отдать сапоги?..» Ремига только зло усмехнулся. Раздумывать некогда! Теперь осталось одно — бежать обратно через границу. И зачем он, Ремига, не сделал этого час назад? Ведь думал же, идиот, об этом, думал...

Ремига скинул с плеч тюк, распорол ножом мешковину, схватил несколько плиток шоколада, пачку галет, запасную флягу с коньяком, рассовал по карманам.

Пискун все понял. «Нет, не уйдешь!..» Он сунул руку в карман и вытащил пистолет...

3

Бывают же такие совпадения: негаданная беда подстерегла в эту ночь и Тараса Квитко с Кириллом Прокофьевым.

Авария на линии оказалась куда серьезнее, чем предполагал Кирилл. Он думал, что всего лишь где-нибудь оборвались обледеневшие, провисшие от тяжести провода, а выяснилось, что гололед и ветер не только порвали и перепутали провода, но и повалили два столба, те самые два столба, что стояли по краям пересекающего просеку оврага.

Кирилл сразу узнал этот приметный овраг: на дне его моховое болото. Именно здесь пограничники подстрелили прошлым летом лакомившегося брусникой медведя.

Кирилл предупредил Тараса, чтобы тот был поосторожнее, и они полезли по крутизне вниз, держась за провода, как моряки держатся за протянутые вдоль палубы штормовые леера.

На счастье обрыв обнаружился неподалеку от склона. Они сравнительно быстро распутали провода, нарастили и соединили их.

— Полетели телеграммы! — ухмыльнулся Кирилл.

Тарас промолчал. Он промерз, руки закоченели. Пурга утихла, но заметно похолодало. А впереди еще добрых два часа обратного пути...

Установить поваленные телеграфные столбы двоим было явно не под силу. И все же, поразмыслив, Кирилл нашел выход: они срубили две осинки, приподняли ими верхушки столбов и подсунули под них рогатки — только бы провода не лежали на снегу.

— Завтра рабочие устроят все, как надо, —сказал Кирилл, когда они возвращались с северного склона оврага.

Сказал и вдруг, как-то по-детски тихонько ахнув, провалился по пояс.

Тарас не сразу сообразил, что Прокофьев угодил в скрытую сугробом трясину, и, сбросив с плеч инструмент, кинулся к товарищу.

— Не подходи! — остановил Кирилл.

Тогда Тарас схватил лопату и начал разгребать сугроб.

— Сдурел, «фасоль»?! — почти зло крикнул Кирилл. — Подай лопату мне и тяни...

Ухватившись за конец лопаты, он спокойно добавил:

— Помаленьку...

Под ногами у перепуганного Тараса все колебалось, он чувствовал, что сам того гляди провалится в трясину, но все же, весь напружась, вытянул на снег товарища.

Валенки у Кирилла насквозь промокли; он поспешно скинул их, размотал портянки, стянул с ног шерстяные носки.

Луна выглянула из-за зубчатой стены леса, и в свете ее Тарас увидел на лице Кирилла показавшуюся странной улыбку.

— Спички мы забыли, — порывшись в карманах, сказал Кирилл. Что же делать?..

Тарас поспешно скинул валенки, расстегнув закостеневшими пальцами полушубок, стащил с шеи шарф (Олин подарок!), разорвал зубами надвое.

— Вот тебе портянки!

Кирилл шарфом обмотал ноги, всунул их в свои дымящиеся на морозе валенки, сказал тоном приказа;

— Обувайся!

— Замерзнешь, — встревожился Тарас.

— На ходу обсохну, — приплясывая, успокоил Кирилл. — Не отставай...

Они выбрались на просеку, на свои недавние следы. Там, где ветер успел намести новые гряды снега, Кирилл — он опять был первым — прорывал, протаптывал чуть ли не траншеи. Они бежали, не сбавляя темпа: только движение, быстрое, безостановочное движение могло влить в них тепло.

Временами Тарасу казалось, что они никогда не выберутся из тайги, никогда не добегут до заставы. Думы о Каменке, о родных, об Ольге, неотступно заполнявшие его голову в первые часы похода, совсем почти оставили его. Дом, семья, Оля — все это стало далеким, почти детским воспоминанием. Он бежал, тяжело дыша, с трудом переставляя ноги, механически ступая в след Прокофьева. Думалось, что, сделав еще несколько шагов, он упадет и больше уже не встанет... Его обиды на Прокофьева, на Кирилла... Какими же мелкими, никчемными представлялись они ему теперь! Какой замечательный друг Кирилл...