Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

— И он догадался, что я женщина?

— Я в этом не сомневаюсь.

Араб, который все это время молчал, стоя по другую сторону ложа, на этот раз вмешался:

— Синьор Перпиньяно, — сказал он, по обыкновению холодно и решительно, — вы думаете, капитан и дальше будет шататься возле нашего убежища?

— Вполне возможно, — ответил венецианец.

— Ладно, пойду и убью его. Одним врагом и одним турком станет меньше.

— Эль-Кадур! — крикнула герцогиня. — Ты хочешь на всех навлечь беду?

— Я никогда не промахиваюсь, когда стреляю, госпожа, и запалить фитиль — пустяковое дело, — отвечал дикий сын Аравии.

— Но выстрел может привлечь дозор янычар, и тебя схватят.

— Что мне моя жизнь, когда дело идет о помощи госпоже? Разве я не твой раб?

— Они могут обнаружить и наше убежище.

— Я на них наброшусь с ятаганом и поломаю их мечи, — сказал Эль-Кадур, глядя на герцогиню сверкающими в полутьме глазами. — Я отступился от веры предков, я христианин, но достоинства не потерял: мой отец был великим аравийским воином, и я ему в этом не уступлю, госпожа. Я его сын. Он доблестно принял смерть, с оружием в руках защищая свое племя. Так почему же я не могу умереть, защищая дочь человека, который вызволил меня из рабства?

Араб выпрямился, откинув назад плащ, возвращенный лейтенантом, и в дымном красноватом свете факела его фигура обрела гигантские размеры. В руке он крепко сжимал ятаган, и лезвие посверкивало яркими искрами.

Казалось, сын пустыни превратился в льва, гораздо более свирепого, чем Дамасский Лев.

— Я его убью, — в исступлении повторял араб. — Он — соперник… синьора ЛʼЮссьера!

— Ты не выйдешь отсюда, — властно сказала герцогиня. — Повинуйся!

Эль-Кадур выронил ятаган.

— Повинуйся мне, мой верный Эль-Кадур, — повторила она гораздо мягче. — Ты должен меня охранять.

При этих словах свирепое выражение слетело с лица араба, как по волшебству.

— Да, госпожа, я впал в безумие, — проговорил он, медленно опустившись на камень. — Я потерял осторожность.

Из темного угла послышался голос папашы Стаке:

— Клянусь китовой тушей! Что, в Фамагусте вообще невозможно уснуть? Эти собаки-турки вечно устраивают дьявольский грохот своими ятаганами.

10 Польский медведь

На следующий вечер, около десяти, Мулей-эль-Кадель, как и пообещал накануне, появился в каземате, соблюдя все предосторожности. С ним пришли уже не двое, а четверо чернокожих рабов, вооруженных до зубов, в тяжелых кольчугах, и каждый нес большую корзину.

Эль-Кадур уже поджидал их за баррикадой из камней и сразу открыл вход маленькому отряду.

— Синьора, — произнес Дамасский Лев, приблизившись к ложу, где лежала герцогиня. — Я поклялся на Коране, и я выполнил все, что обещал, и даже более того. Со мной турецкая одежда, оружие и шесть лучших коней албанской конницы. Есть также и ценные сведения.

— Я не сомневалась, Мулей-эль-Кадель, что вы проявите честность и великодушие, — сказала девушка, протянув ему руку. — Женское сердце трудно обмануть.

Тут посчитал нужным вмешаться папаша Стаке, который занялся вместе со своим другом бутылкой кипрского вина, принесенной накануне чернокожими рабами.

— Я никогда бы в это не поверил, но теперь вынужден признать, что среди турок есть порядочные люди. Это настоящее чудо, все равно что встречный ветер вдруг задул бы в корму.

— Мулей-эль-Кадель, — сказала герцогиня, не обращая внимания на болтовню старого моряка, — вы не заметили, не следил ли кто-нибудь за вами?

На лице турка отразились удивление и тревога.

— Почему вы об этом спрашиваете, синьора?

— Не встретился ли вам кто-нибудь по дороге?

Дамасский Лев на минуту задумался, потом ответил:

— Ну да… капитан янычар, но мне показалось, он был пьян.

— Это он! — воскликнул Перпиньяно.

— Кто? — спросил турок, внимательно на него поглядев.

— Медведь Польских Лесов, — сказала герцогиня.

— Тот капитан, которого я вышиб из седла и который потом отрекся от своей веры?

— Да, — ответил венецианец.

— И этот человек осмелился шпионить за мной? — нахмурив брови, произнес Дамасский Лев.

— Возможно, он хочет нас выследить и сдать в руки Мустафе раньше, чем мы покинем Фамагусту, — прибавил лейтенант.

Турок презрительно усмехнулся:

— Мулей-эль-Кадель значит гораздо больше, чем жалкий отступник. Пусть только попробует перейти мне дорогу, если осмелится.

Потом, сменив тон, повернулся к герцогине и сказал:

— Вы хотели знать, где мои соотечественники содержат виконта ЛʼЮссьера?

— Да, — отвечала герцогиня, рывком поднявшись и зардевшись.

— Я знаю, где он находится!

— Его увезли с Кипра?

— Нет, он в замке Хусиф и останется там до тех пор, пока Венецианская республика не захочет подписать мирный договор.

— Как вы сказали? — спросила герцогиня.

— В замке Хусиф.

— И где этот замок?

— В бухте Суда.

— Его охраняют?

— Возможно, но точно сказать не могу.

— И как туда можно добраться?

— По морю, синьора.

— Мы сможем найти какую-нибудь галеру?

— Об этом я тоже позаботился, синьора, — сказал Мулей-эль-Кадель. — Я знаю, кому можно вас поручить.

— Туркам?