Капитан Ульдемир.Фантастическая дилогия.

Мне не очень понравилось предложение Рыцаря, но, пожалуй, оно было все-таки самым разумным. Конечно, мы могли уйти все. Но тогда так и осталось бы неизвестным, что же столь важное для властей скрывалось здесь.

— А потом? — спросил я. — Когда ты выяснишь, что здесь кроется — или когда тебя заставят уйти отсюда?

Уве-Йорген подумал.

— Тогда заберем Питека и постараемся присоединиться к вам, — ответил он наконец. — Да и обстановка подскажет…

— Пусть будет так, — согласился я.

— И еще одно. Мы вступаем в войну. На войне иногда убивают.

— Тут, кажется, нет.

— Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая. Шальные пули… И если мы двое так и не сможем присоединиться к вам, не забывай при всем твоем широкодушии и любви к малым сим: время уходит, а Гибкая Рука не из тех, кто медлит выполнять приказ.

— Это как-никак мой приказ, — сказал я. — Так что не забуду.

Мы с Никодимом и Анной втроем кое-как втиснулись в малый катер, чтобы долететь до леса. Большой оставили Уве-Йоргену. На прощание я сказал ему:

— Надеюсь, ты будешь действовать, как достойный представитель высокой цивилизации.

— Не беспокойся, капитан, — сказал он, — и не спрашивай.

Но я не был спокоен. Я знал, что есть вещи, которые Уве-Йорген умеет делать лучше, чем я, но всей душой надеялся, что ему не придется пустить в ход все его умение.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Рука, неужели до сих пор нет никаких сообщений?

— Я и не жду их, доктор. Там, на планете, что-то создает такие помехи, что для связи катер должен выйти в космос. Думаю, у наших нет для этого времени.

— Знаете, я очень волнуюсь… Постойте, а это что? — Аверов смотрел на приборы. — Батареи стоят под зарядкой?

— Да. Я заряжаю их до полного.

— Но почему? Если не было никаких новых распоряжений…

— То выполняются старые, доктор. И время выполнения все приближается.

— То есть вы хотите сказать, что, если срок истечет и никто из наших не подаст никаких признаков жизни, вы… включите установку и начнете воздействовать на звезду?

— Нет, доктор. Этого я вовсе не хочу сказать.

— Зачем же в таком случае батареи?

— Чтобы вы! Вы доктор, в нужный момент смогли начать воздействие. А моим делом будет лишь — вывести корабль в нужную для этого точку.

Аверов сделал шаг назад, скрестил руки на груди. Рука, не вставая, спокойно смотрел на него и дымил трубкой.

— Можете быть уверены, что я этого не сделаю! — сказал ученый.

— Вот тогда это придется сделать мне, — сказал Рука.

— Ха! Хотел бы я посмотреть…

— А вот посмотреть вы уже не сможете, — сказал индеец, не сводя с ученого неподвижных глаз. Аверов понял смысл слов не сразу.

— Вы что… Вы сможете?..

— Да, доктор. Я смогу. И то, и другое. Это в моих силах.

Аверов хотел еще что-то сказать, но почувствовал, что нет сил.

* * *

Шувалов полагал — и, по-видимому, справедливо, — что люди, находящиеся у руководства, могут обладать многими недостатками, в том числе (как показывала история) порой очень неприятными, но быть глупыми они просто не имеют права. И в данном случае, поскольку опасность, грозившая планете, была равной для всего ее населения, независимо от его возраста, здоровья, социального уровня и прочего, — руководство, по мнению Шувалова, не должно было пренебречь ни одной возможностью спасения и обязано было с радостью пойти навстречу любому, кто такое спасение предложит. Но сам он до сих пор никакого предложения сделать не мог — просто не мог.

Его просьбы и требования встречи с кем-либо из Хранителей Уровня оставались безрезультатными. Ему каждый раз отвечали одно и то же:

— После приговора сможешь просить о смягчении участи. Тогда Хранители рассмотрят твою просьбу. Пока же им не о чем с тобой разговаривать.

— Но простите! — возражал Шувалов. — Мне лучше знать!

— Закон не позволяет Хранителям выслушивать преступников, пока суд не вынес приговора.

С законом спорить было невозможно.

Время уходило стремительно. И когда настала пора предстать перед судом, Шувалов решил прибегнуть к последнему, видимо, средству, какое оставалось в его распоряжении.

* * *

Его судили в большом зале, заполненном народом. Стены и потолок зала были покрыты странной росписью, мрачные, резкие тона которой, начинаясь от пола, чем выше, тем больше переходили в мягкие, умиротворяющие. Возможно, эта роспись заменяла символы правосудия, принятые на Земле, — повязку и весы богини.

Судей было пятеро, и они находились на возвышении, однако не за столом — стола не было, они просто сидели в глубоких креслах, стоявших полукругом, а в центре полукруга находился табурет, на который и усадили Шувалова. Судьи оказались пожилыми, сдержанными в словах и жестах людьми. Зато публика проявляла эмоции открыто, и выражаемые ею чувства были — это стало понятно сразу — не в пользу Шувалова. Люди были искренне возмущены и встревожены, и написанная на их лицах тревога порой вытеснялась выражением если не ненависти, то холодного отчуждения, целиком относившегося к подсудимому.