Капитанская дочка

— Но как ты не хочешь, — продолжал Хлопуша, — то я все это отдам Савичу. Савич малой неробкой, не откажется мне услужить.

— Дражайший атаман! Я подумаю. Коли ружье, пистолет, рублевики… атаман! ведь уж старухе быть же убитой?

— Так верно, как сегодняшний день пятница! — отвечал Хлопуша.

— Золотой атаман! как ты думаешь, не лучше ли укокошить ее своему человеку, нежели чужому? Родная рука хоть долго мучиться не заставит. Не богоугодное ли будет это дело?

— Я то же думаю, — отвечал Хлопуша, — но что толковать, эсаул, ты ведь не хочешь?

— Так и быть, атаман. Я решусь. Ну, а подарки твои, дражайший атаман? Только как и когда?

— Чем скорее, тем лучше, — отвечал Хлопуша. — выпьем же да и потолкуем. Во-первых, угомонить старую колдунью надобно так, чтобы никто не видал и, по крайней мере, не было никакой явной улики. Нехорошо, брат эсаул, худой славы я не люблю. Итак, ты завтра ночью подавишь немножко ей около горла — и дело будет с концом; она не запирается, а спит она на печи.

— Но черномазый? — сказал Топорик со страхом.

— Экой ты, брат, простак! не будет ведьмы, провалятся и черти. То-то и хорошо, что с кумушкой-то твоей мы и всех чертей в ад отправим.

— Да, атаман, не худо от них заранее отвязаться. Но что же после этого будет, дражайший мой атаман?

— После этого красотка будет моя, и мы бросим это старое дупло…

— Вот, что хорошо, то хорошо, атаман. Только мне все что-то страшно… Этот черномазый…

— Так ты спятился? — сказал Хлопуша мрачно.

— Дражайший мой атаман, а лошадь моя?

— Твоя, если сделаешь дело.

— И деньги, и прочее, и прочее, золотой мой?

— Твои, твои.

— Ну, так я твой! — вскричал Топорик. — В будущую ночь мы пошепчем с дражайшей нашей кумушкой… Эх, выпьем еще, атаман… пить умереть и не пить умереть!

— Га! — сказал Хлопуша, стиснувши зубы. — Это будет славно. Итак, завтра…

Я уже наскучила тебе, дитя мое, этим длинным и богопротивным разговором, который на деле был еще в десятеро длиннее и ужаснее. Но я хотела показать тебе: к чему были способны эти закоренелые злодеи, и какой великой опасности подвергались мы, живучи под одной кровлею с ними. Впрочем, напрасно старалась бы я передать тебе собственные их речи, они были так мерзки и страшны, что волосы становились от них дыбом. Когда я возвратилась к бабушке-мельничихе, то старуха, увидав мою бледность и смущение, подумала было, что меня опять схватила горячка. Впрочем, мельничиха выслушала рассказ мой с удивительным хладнокровием. «Видишь ли, дитятко, — сказала она, — видишь ли, что я угадала злые замыслы этого зверя. Не подслушай бы их разговора, так завтра поминай бы меня как звали. А теперь, — промолвила она с усмешкою, — теперь, проклятый мой куманек, задушишь ты разве козу, а не меня грешную. Теперь я знаю, как с тобой сделаться. Ляжем же благословясь, дитятко, спать. Утро вечера мудренее».

«Но и нам, — сказала мне бабушка, — дитя мое, пора уже отправиться на полкой. Я так заболталась, что не видала, как прошло время. Ступай почивать, друг мой. Завтра я доскажу тебе мою быль, если ты только не соскучишься ее слушать». — «Ах! бабушка, я рад бы не спать целую ночь, слушая ваши рассказы. Мне смертельно хочется знать, что сделалось с этою доброю мельничихой и как она отвратила от себя угрожавшую ей опасность?» — «Завтра все узнаешь, дитя мое, до тех пор почивай спокойно; поди и да будет над тобою благословение божие».

Я должен был повиноваться приказанию бабушки и скоро, обнявшись с подушкою, заснул безмятежным сном детства.

III

Я не спал почти целую ночь; бабушкин рассказ и возбужденное оным во мне любопытство кружили мою голову. Напоследок настало утро; я поспешно вскочил с постели, оделся, помолился богу и побежал к бабушке. Но она до вечера отложила окончание своей повести. Как долог казался для меня день, как медленно катилось солнце в небе и какою отрадою наполнилась душа моя, когда вечерние сумерки, будто долгожданные гости, заглянули в окна нашего домика!.. Вот подали свечи, и я по-прежнему уселся с бабушкой в ее комнате.

— На чем, бишь, мы вчера остановились? — сказала добрая старушка.

— На том, бабушка, что вы подслушали разговор Хлопуши и Топорика, которые хотели извести умную мельничиху.

— Да, да; теперь помню, дитя мое. Слушай же далее: я говорила уже тебе, что бабушка-мельничиха хладнокровно выслушала рассказ мой; мы легли спать, и поутру она казалась так спокойною, как будто бы и не знала, что дорогой куманек хотел задушить ее. Жильцов наших день-деньской не было дома; и поздно вечером они пришли из гостей пьянешеньки. Бабушка-мельничиха, помолясь святым иконам, забралась на печку и велела мне идти спать в свою каморку. «Не бойся, дитятко! — говорила она, — никто, как бог!»