Капитанская дочка. Истина

Отворив дверь заведения, убедился, что и впрямь состояло оно из многих зал и коридоров. Испросив у кабатчика чарку водки и испив ее, я пошел бродить по всем комнатам. Войдя в бильярдную, увидел высокого барина лет тридцати пяти с длинными черными усами, в халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером – человеком из народа, – который при выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под бильярд на четвереньках. Я стал смотреть на их игру. Чем долее она продолжалась, тем прогулки на четвереньках становились чаще, пока, наконец, маркер остался под бильярдом. Барин произнес над ним несколько сильных выражений в виде надгробного слова и предложил мне сыграть партию. Я отказался по неумению. Это показалось ему, по-видимому, странным. Он поглядел на меня как бы с сожалением; однако мы разговорились. Я узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр гусарского полка и находится в Петербурге при сдаче рекрут, а остановился на постой в этом трактире. Зурин пригласил меня отобедать с ним вместе, чем бог послал, по-солдатски. Я с охотою согласился, почитая его за боевого офицера, а не парадного гвардейца. Мы сели за стол. Зурин пил много и потчевал меня, говоря, что надобно не бояться обильных излияний; он рассказывал мне армейские анекдоты, от которых я со смеху чуть не валялся, и мы встали из-за стола совершенными приятелями. Тут вызвался он выучить меня играть на бильярде.

– Это, – говорил он, – необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко – чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на бильярде; а для того надобно уметь играть!

Я ни жидов, ни малороссов, ни ляхов не ставил ниже себя, по примеру учителя моего Руссо веря в равенство и братство всех народов, а посему бить никого не собирался, тем не менее, с большим прилежанием принялся за учение. Зурин громко ободрял меня, дивился моим быстрым успехам и после нескольких уроков предложил мне играть на деньги, по одному грошу, не для выигрыша, а так, чтоб только не играть даром, что, по его словам, самая скверная привычка.

Я не согласился, утверждая, что, мол, негоже слуге отечества играть на интерес, покуда народ бедствует и находится в тяжелейшем положении. Зурин на то велел подать пуншу и все уговаривал меня попробовать, повторяя, что к службе надобно мне привыкать; а без пуншу – что за служба?! Я послушался его. Между тем дерзкие речи мои продолжались. Чем чаще прихлебывал я из моего стакана, тем становился отважнее; я горячился, бранил светлейшего князя П. и графа Р., час от часу умножал обличения российским порядкам, словом, вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю. Между тем время прошло незаметно. Зурин взглянул на часы, положил вилку и объявил мне, что я оскорбил государыню императрицу, но он, Зурин, готов простить мне проступок, коли выплачу ему незамедлительно сто рублей. Это меня немножко смутило. Деньги мои были у Никитича. Но я не стал извиняться, а попытался внушать сослуживцу все бесчестье его поступка. Зурин меня прервал:

– Помилуй! Изволь побеспокоиться. Я не могу ждать, а не то поеду сейчас в сыск с кляузой.

Что прикажете? Не желая поддаваться на угрозы дерзкого и низкого мужа сего, я отвечал ему, не запинаясь и со всевозможной холодностью:

– Молчи, хрыч! Коли дорога тебе честь государыни, то изволь заступиться за нее, как подобает мужчине. А денег я не дам, да и недостойна твоя Катька гулящая, чтоб за нее заступались. Видать, защитников честнее тебя у этой губительницы народа русского не водится.

Зурин отвечал на то, что я верно пьян, да ведь ему крайняя нужда в деньгах; иначе делу будет дан ход, а это окончится для меня, несомненно, колодками, лишением дворянства и высылкой в Сибирь на поселение на веки вечные. Делать было нечего. Я принял вид равнодушный и ответствовал, что готов долг уплатить. Когда же Зурин, теми словами совсем удовлетворенный, поворотился ко мне спиною, я, дождавшись кабатчика, который в то время спустился в погреб за очередной порцией пуншу, толкнул Зурина, да так ловко, что тот упал на склизкий пол и весь в пыли и грязи извалялся. Я же вместо извинений принялся громко хохотать, на что ротмистр с досады на меня прикрикнул и заявил, что и не такие ему кровью за подобные оскорбления платили. Мне же того и было надобно. Тотчас же я поклонился учтиво, заявив, что готов дать удовлетворение в любой момент. После чего ушел из проклятого трактира, нисколько не сомневаясь, что Зурин пришлет мне вызов при первой оказии – уж больно неприятной вышла бы ему огласка, коли он умолчал бы о деле. Так и случилось – вызов был прислан, и на рассвете следующего дня я заколол ротмистра насмерть на третьем выпаде.