Капитанские повести

Помполит был прав. Это было как раз то, что нужно. Экипаж уже порядком натосковался в однообразных буднях плавания. Смена вахт и работ давала морякам возможность отдыха и размеренное душевное спокойствие, однако она же постепенно начинала действовать угнетающе. О, ритм моря! Он достигает своего апогея, когда начинаешь слышать, что судовой дизель, оказывается, тоже стучит. Странно, неделю назад этого не было слышно. Наверное, так сильно уставший человек начинает слышать стук своего сердца…

Лучше всех на судне длительное плавание переносили капитан и старпом; капитан потому, что по роду своих обязанностей не был втиснут в ритм вахт да и вообще был человеком с цельной и физически уравновешенной натурой, а старпом потому, что интересовался всеми проходящими и встречающимися мелочами моря и судовой жизни и умел каждый раз придавать им новый оттенок смысла.

Хуже всех из командного состава длительное плавание переносил второй механик Александр Матвеевич Федоров, особенно если не было никаких проблем, требующих срочного решения, а потому и напряженной работы. Он представлял собой тип человека, так часто встречающегося среди моряков и других представителей бродячих профессий: внешне интеллигентный, с незаурядным техническим интеллектом, он мало интересовался всей прочей культурой и говорил о ней с легким оттенком презрения, как о развлекательщине. Однажды в споре в кают-компании он сказал с раздражением:

— Чего там деятели рецензируют об ученых? Всесторонне развит и прочее… Еще бы, как советский ученый или инженер может быть не всесторонне развитым? Вот треп! Может, если каждый вечер в театр ходить, то и разовьешься, а в настоящем деле этого не получается.

Он любил слова «настоящее дело» и умел в море подтвердить это головой и золотыми руками.

— Вы же с тоски изводитесь, занялись бы изучением искусств, что ли, — заметил в ответ старпом.

Но Александр Матвеевич твердо возразил:

— Если я другим увлекусь, настоящее дело забуду.

Однако, когда второй штурман Тимофей Тимофеевич Поспелов, порозовев от горячности, бросился, как в бой, в спор, а судовой врач, усмехнувшись, подначил его: — «Если б ты, Тимоша, меньше Моне увлекался, может, монет бы больше имел», — Александр Матвеевич обрезал:

— Книги писать — не зубы дергать, доктор Гив!

И радист Василий Николаевич добавил:

— Вот так-то, мастер-спирохетник!..

Доктора Георгия Ивановича, кто очно, кто заочно, звали «доктор Гив». Он был по специальности зубной врач и пошел плавать после курсов судовых фельдшеров.

Как-то в одесском ресторане «Волна» он так объяснил перемену в своей жизни:

— Если честно, то вот: хочу посмотреть, хуже ли люди живут, чем у нас в Кишиневе. И еще: шмуток до женитьбы накупить надо.

Доктору было тридцать пять лет, зубы подчеркивали смуглость его красивого лица.

— Ведь не женишься, доктор, — сказал тогда старпом.

«За шмутками гоняется, а еще член партии», — подумал второй штурман.

«Мелковат», — решил второй механик Александр Матвеевич Федоров…

Сейчас на палубе Александр Матвеевич возился с хитроумным покрасочным пистолетом.

Бледное, не принимавшее загара даже в тропиках, его лицо было сосредоточено, а пальцы неторопливо, но безостановочно копались в тесном нутре пульверизатора.

«Хочешь действовать быстро — делай безостановочно ряд медленных движений», — вспомнил старпом.

— Вот орлам своим помогу да пойду часок вздремну перед вахтой.

— Когда, сейчас?

— Сейчас… Ну-ка, Юрка, сбегай в мастерскую за торцовым ключиком на двадцать четыре… Ходом, милый, ходом!..

Старпом стряхнул с ноги правый тапочек и осторожно пощупал ступней палубный настил:

— Палуба накаляется. Где Полин, пусть орошение включит, заодно душ примем.

— Да вот он, на кормовой рубке. Позвать? — спросил Юра Новиков.

— Бегите за ключом, я сам схожу.

Юра повернулся бежать за ключом и вдруг воскликнул:

— Смотрите!

— Александр Кирсаныч! Слева! — раздались голоса.

Из-за угла кормовой надстройки, как серый клин, заслоняя собой плотное голубое море, выдвигался корпус американского сторожевика.

— Близко-то как, — сказал кто-то за спиной старпома…

12

Третий штурман Алексей Петрович Занадворов ловил нижней губой кромку усов. Линия положения, которую он уже в третий раз пересчитывал по таблицам высот и азимутов, никак не выходила. Проклятие! Он опять запутался в этих табличных поправках, выборка которых напоминала ему теперь детскую игру «Морской бой»: попал пли нет? Нужно было пересчитать все снова по уже давно известной и отработанной формуле капитана Сомнера. Алексей Петрович принялся за расчеты, но неопределенное какое-то беспокойство не давало ему сосредоточиться. «Выйду-ка на мостик!»

Впередсмотрящий Лева Крушицкий разглядывал океан по курсу. Алексей Петрович тронул его за плечо и взял протянутый Левой бинокль:

— Смотри, смотри, Лева. — И он вышел на левое крыло мостика. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть и похолодеть, хотя в глубине души шевельнулось горделивое чувство: ага, значит, и у меня есть капитанская интуиция!