Капитанские повести

— Гутен таг, — четко склонил голову Андрей Иванович, и дальше весь разговор у них продолжался по-немецки, так что я мог улавливать лишь кое-что урывками.

Дежурный доложил по телефону, сверху спустился к нам вежливый, даже какой-то сожалеющий, офицер.

«Энтшульдиген», — несколько раз повторил он в беседе.

Мы прошли дальше по коридору, и тогда нам открыли плотную дверь. С широкой и низкой, как диван-кровать, деревянной лавки поднялся боцман Миша Кобылин и, увидев Андрея Ивановича, заплакал.

— Где Мисиков? — спросил Андрей Иванович, вглядываясь в боцмана здоровым глазом.

Боцман указал на другой топчан, где беззвучно лежал туго спеленутый серый куль. В конце его из-под жесткого серого полотна выбивались мисиковские кудряшки и темнел синюшный носик.

— Бился он в беспамятстве, вот его и закатали, — глухо доложил боцман, забыв, что слезы у него катятся по щекам, как у женщины.

— Остальные где?

— Они с Крюковым ушли…

— Документы?

— Вот. Оба паспорта, — боцман достал их из внутреннего кармана и протянул помполиту, — я у Мисикова забрал, а им предъявлять отказался, хоть они и требовали. Вы простите меня, Андрей Иванович, — добавил Миша и сел на скамью. — Лампа меня попутала.

Андрей Иванович еще поговорил с немецкими товарищами, потом спрятал паспорта во внутренний нагрудный карман, распрощался с ними за руку и кивнул нам с боцманом:

— Пошли. Мисикова на носилках доставят.

Мы вышли из отделения и сели в подошедшую бежевую «Волгу», дежурный добродушно похлопал Мишу Кобылина по плечу:

— Карош порьядок, ботсман!

По дороге Миша судорожно рассказал, как было дело: погуляв по каналам, по городу, по молу, по набережной, поглазев на витрины, на обратном пути они решили попить пива.

— Грех, думаем, такого пива не попробовать, известно. Да и ребята вчера наломались. Ну — есть. Зашли в гаштет, заказали. Я с Кондаковым сидел, а Федор рядом за столиком с ними, а потом Федор ко мне перешел. Неудобно, говорит, все-таки старший моторист — с рядовыми. Гляжу, Мисикова нет. «Где Мисиков?» «Да он тут за угол…» — Федор отвечает. Есть. Мисиков вернулся, по второй заказали, маленькие такие кружечки, чуть больше стакана. Потом по третьей. Потом, смотрю, слишком веселые ребята за тем столиком. Отставить, говорю. Шабаш. Есть. А вышли — Мисикова совсем развезло. Вижу, обвели они меня, как молодого, шнапсу Мисиков приволок, «ерша» делали. Какой им еще «ерш», когда пиво и так крепкое, щенки! Гляжу, Федор с теми вперед ушел, не видно их, а я с Мисиковым. А он куль кулем… За кусты его положить, оставить боюсь, и на плече через город не понесешь. И за такси некому сбегать, смылся Федор с ними. Тут машина попутная идет, лампа над крышей, определил — такси ихнее, знаете, частники лампу цепляют наверх. Проголосовал. Шофер Мисикова назад уложить помог, я сел, смотрю — а ведь не такси, и счетчика нет. В общем, ваши документы — спрашивают. Я им говорю, кто я и что мне на судно надо. Вартен, говорят, камарад, вартен.

— Дальше.

— А и все. Гут мне сказали, отвели в ту комнату, заперли. А потом, когда Мисиков бузить стал, принесли одеяло вроде нашего половика и завернули руки по швам, как младенца. Я им сам помогал. Эх, Андрей Иванович, как совестно-то! Что же, думаю, я все над ними да над ними, не армия все-таки, дай вместе. Вот те и пиво! Что капитану теперь скажу? Что будет-то?

— Мало не будет, — ответил Андрей Иванович и снова боком, по-птичьи, всмотрелся в боцмана уцелевшим в войну глазом. — Ты солдат. Как же ты сплоховал?

18

День, когда «Валдай» вошел в поток пассата, был праздничным. Сразу после восхода солнца, перед завтраком, неимоверно близко для океана, разошлись со встречным черноморским лайнером «Шота Руставели».

Ничто так не волнует человека, как встреча с Родиной, и ничто так не просветляет жизни в океане, как нежданное появление земляка.

«Руставели» возник на горизонте, едва с другой стороны океана всплыло солнце. Вахтенный матрос сразу увидел эту мерцающую, словно там на волнах качался далекий прожектор, точку и позвал старпома. Василий Григорьевич Дымков прищурился, пожевал губами, долго смотрел в бинокль.

— Определенно пароход. Но что с ним происходит?.. Пожар не пожар… Сбегай пригласи шефа.

Матрос сбегал, Виталий Павлович поднялся на мостик и тоже долго смотрел в бинокль. Солнце поднималось вверх, сверкание встречного судна угасало, переставал колебаться прожектор.

— Ну что же, старпом, пожалуй, это солнце на него легло. Много окон и эмалевая краска, вот и полыхает на весь океан. Эх, роса, как на рыбалке!.. — капитан потянулся, набрал росы на ладони, протер глаза. — Любил я это дело, утром глаза промывать по дороге к озеру. Дед у меня считает, что она зрение бережет.

Василий Григорьевич не отвечал. Он уже и сам догадался, в чем дело, и лицо его стало каменеть: как молокосос, капитана вызвал, будто сам не мог определить. Теперь шеф не упустит случая подначить.