Капкан

Из полосы света он углубился с нею в сумрак лесной тропинки, безотчетно счастливый, необъяснимо возбужденный, радуясь тому, что ночь, и рядом сонно бормочет озеро, и они одни. Все сложности, тревоги, дружеские чувства отступили перед нею, манящей, реальной — этой девочкой из парикмахерской, этой Еленой, Изольдой, Элоизой…

Одни? Как бы не так!

Размашисто шагая по узкой тропинке, их настиг Кудрявый Эванс. С фамильярностью молодого медведя он подхватил Элверну под руку с другой стороны и закричал:

— Бр-р, ну и компанейский же парень старина Мак — чистая жаба, верно говорю? Какая жалость, что полисмен даже после шести вечера не имеет права забыть, что он страж закона и порядка, блюститель трезвенности и вообще ходячее совершенство! Миссионером впору заделаться, ей-богу! Ну, я тебе скажу, Ральф! — продолжал он с братским расположением, которое Ральфу в тот момент было противно и даже оскорбительно. — Мастак ты, брат, по части уан-степа… А уж за Элви и вовсе никому не угнаться!

Несомненно, он пожимал ей руку, и, несомненно, он проделывал это с юношеским пылом. У Ральфа потемнело в глазах от ревности. Что он к ним привязался, этот щенок? Наедине они с нею потолковали бы о милом старом Джо и так мирно, так славно, так чинно прогулялись бы под шелест ночного леса.

Втроем, во главе беспорядочно растянувшейся компании, они добрели до коттеджа Истеров и обнаружили, что Джо спит на кухне, привалившись к спинке одного стула и положив ноги на другой. Что увидели в этот момент Кудрявый и Элверна, до нас не дошло, но Ральфу Джо представился беззащитным, разбитым, утратившим всякое мужество под гнетом страшной усталости.

Голова Джо откинулась назад, щеки ввалились, шея жилистая, рука свесилась со стула, бессильная, почти старческая, со вздутыми венами. И Ральфа мгновенно охватила прежняя мучительная тревога. Джо доверил ему Элверну, а он? Берег он ее? Охранял, как святыню? Не нанесли они Джо, главе этой маленькой колонии, непоправимый урон, дав пищу для сплетен чете Макгэвити?

Зато Элверну, по-видимому, не мучили никакие тревоги. Она примостилась у Джо на коленях и, хохоча, принялась щекотать и целовать его, а когда он, испуганно всхрапнув, проснулся, залопотала:

— Ах, ты, Джози-лежебока, пролежал ты оба бока! — И он принял все это вполне хладнокровно и только заметил, зевая во весь рот:

— Уже пришли? Спросила бы, может, ребята хотят еще выпить.

Ребята выпить хотели. Они дали это понять вежливо, но категорически. Они появлялись на пороге один за другим — Папаша Бак, Иган, Реншу, Стромберг — и были единодушны. Даже Бнрмайер, пробудившись от хмельного сна, высказался по этому поводу одобрительно.

— Ну, а теперь начинается настоящее веселье, — объявил Папаша Бак. — Первым делом — перекинуться в покер.

— Ой, точно, блеск, красота! — колоратурой вывела Элверна.

— Это подходяще! — сказал Джо.

Быть может, как танцор Па Бак и не достиг пределов совершенства, но за покером он был неподражаем. Он косился на свои карты лишь вскользь, невзначай, он никогда не стучал кулаком по столу, никогда — насколько можно было судить — не блефовал, но всякий раз, как открывали карты, у него неизменно оказывалось больше тузов, чем у каждого, кто сидел, склонившись над красной клеенкой. Джо Истер окончательно проснулся. Он без устали тасовал, сдавал, брал прикуп, повышал ставки, с лицом непроницаемым, точно у мумии Рамзеса.

Игроки то и дело прикладывались к рюмке, голоса у всех, кроме Папаши, Джо и Ральфа, звучали все громче, все более настойчиво, возбужденно, страсти разгорались, и каждый рвался поставить на карту последнюю рубашку.

Села за покер и Элверна, но было незаметно, чтобы она относилась к игре с должным уважением. Нарушая торжественный ритуал розыгрышей, она громко распевала, щипала Джо, выплеснула на Пита Реншу стакан воды, затеяла спор с Кудрявым — поцелует ли она его сегодня на прощание, — у Джо во время этого спора приподнялись брови; по-видимому, что-то ему не понравилось.

Кончилось тем, что ей было единодушно предложено «выметаться отсюда и приготовить нам чего-нибудь пожевать на скорую руку».

— Я помогу, Элверна, — поспешно вызвался Ральф.

— Изобрази нам яичницу с грудинкой, Элви, — попросил Пит.

— Эти трапперы ничегошеньки не смыслят в еде, — доверительно сообщила Ральфу Элверна, стоя у плиты. — Заладят одно и то же: «Яичницу с грудинкой!» Ну, я им покажу!

И действительно показала. Из яиц и консервированных помидоров она сотворила блюдо, к которому не смог бы придраться даже повар-француз. Сливая из банки томатный сок, пока Элверна сбивала яйца, Ральф, не боясь, что его услышат картежники, скрытые завесой ворчливо-азартных восклицаний, негромко спросил:

— Вам Кудрявый нравится, правда?

— Еще бы! Спрашиваете! Парень — блеск!

Ральф чуть было не спросил, как дурак: «А кто больше — он или я?» — но, даже теряя последние остатки рассудка, сообразил, что этот вопрос прозвучит, мягко выражаясь, по-детски. Он молча, хмуро продолжал выжимать сок из помидоров, и разговор поддержала сама Элверна:

— Ральф!

— Да?

— Какой же вы ребенок!

— Почему?