Капкан для медвежатника

– Все вы прекрасно поняли, – выдохнул бывший коллежский регистратор, не глядя в лицо Вронской. – Так вот, когда я дошел до двери, которая была приоткрыта, и просунул в проем голову, намереваясь сказать что-то вроде «ку-ку», вид, открывшийся мне, попросту лишил речи. Моя боготворимая возлюбленная, которую я намеревался любить до скончания века, стояла в собачьей позе прямо на половом ковре рядом с валяющимися пустыми бутылками «Вдовы Клико», а на ней, согнув ноги в коленях, подскакивал какой-то волосатый азиат, корча в экстазе рожи… Я замер, не в силах двинуться. В голове гудели колокола, тело ослабло, и я готов был вот-вот рухнуть замертво. Далее, – Шацкий как-то театрально развел руками, – я ничего не помню. Очнулся я уже в арестантском доме в оковах. Как мне сказали, я порешил обоих кухонным секачом, чего, признаюсь вам как на духу, совершенно не помню. Потом был суд, и присяжные – храни их бог – вынесли мне четыре года каторги, обосновав столь мизерное для двойного убийства наказание тем, что мое противузаконное действо было вызвано внезапной и неуправляемой вспышкой гнева, то есть на момент убийства, как выразился впоследствии судья, я находился в аффективном состоянии и абсолютно не отдавал отчету своим действиям. После каторги очутился здесь, – он обвел взглядом помещение трактира, – в другой «Каторге», из которой уже не выбраться. Да и кто я теперь? Варнак, сибирский отверженец, человек без пашпорта. Иными же словами – ноль! И Хитров рынок – теперь мне единственная и неповторимая родина...

В это время дверь трактира отворилась, и в залу вошел небольшого роста плечистый брюнет с перебитым носом. Окинув острым взором посетителей трактира, он на какое-то время остановил взгляд на Кити Вронской, и его бровь удивленно приподнялась. Потом он безразлично взглянул на Чинушу. На этом покуда все и кончилось. Брюнет прошел в конец зала, где ему тотчас освободили столик, и половой даже протер его полотенцем. К его столику подошел сам буфетчик и, почтительно склонившись, принял заказ. «Княжна», плясавшая качучу, остановила танец. Брюнет поманил ее, и она подсела к нему.

– Ну, вот и дождались, – произнес бывший коллежский регистратор и снова плеснул себе из графинчика.

– Это Миша? – спросила Кити.

– Он самый – Миша Залетный! – коротко ответил Шацкий.

Затем он встал и подошел к столику Миши.

Говорили они недолго. Однако за это время «княжна» успела несколько раз бросить ненавистные взгляды в сторону Вронской.

Шацкий вернулся к столику с Мишей Залетным.

– Вот, – сказал он ему, кивая в сторону Кити. – Эта дамочка вас ожидает.

Миша шумно отодвинул стул и присел за стол, открыто и по-мужски разглядывая Кити.

– Ты кто? – после недолгого молчания спросил он.

– Вронская, Екатерина Васильевна, – ответила Кити.

– Зачем ты здесь?

– У меня к вам дело.

Миша Залетный вскинул брови и промолчал. Было похоже, что он решает, а не послать ли эту мутную дамочку куда подальше. Но, с другой стороны, может, от нее кое-что и выгорит.

Ведь сразу видно, не из бедных...

– Здесь я дела не решаю, здесь я на отдыхе, – нехотя промолвил Миша.

Он решил сделать вид, что соглашается просто из чистого любопытства, не более. Поэтому и ответил с ленцой в голосе.

– А где вы решаете дела? – спросила Вронская и с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

– В своих личных апартаментах, – медленно ответил Миша и добавил: – В Сухом овраге...

– Мы что, прям щас пойдем? – встрепенулся Чинуша, посматривая на недопитый графинчик.

– Ну, кто пойдет, а кто и обойдется, – холодно произнес Миша, поднимаясь со стула. – Что, мамзель, – обратился он к Кити, – ты готова спуститься в преисподнюю?

Залетный с некоторым любопытством посмотрел на Кити. Та, залпом допив водку, решительно поднялась:

– Готова.

– Что ж, идем.

– Сударыня, сударыня, секунду, – засуетился бывший коллежский регистратор, – не изволите ли рассчитаться за выпивку и закуску? А то, видите ли, я сегодня не при деньгах. Но я отдам, непременно отдам при следующей нашей встрече.

– Ага, ты лопатник на пианине позабыл, – съязвил Миша, недобро посматривая на Чинушу. – Портяночник, мать твою...

Вронская быстро достала четвертной билет и положила его на грязный стол.

– Премного вам благодарны, – промямлил Шацкий и с быстротой молнии спрятал деньги в брючный карман. – Отдам, не извольте беспокоиться, непременно отдам... При следующей встрече... Всенепременно... Alles gute[4], фройляйн.

– Пошли, што ль? – грубовато предложил Миша.

Кити кивнула, и они, сопровождаемые более чем десятком пар глаз, распахнули трактирную дверь и вышли на площадь. Улица была темна. Лишь в нескольких ее местах одинокими тусклыми звездочками мерцали фонари запоздалых площадных торговок требухой и «собачьей радостью». Возле самой двери трактира валялся пьяный оборванец, и под ним растекалась серая лужица мочи, пахнущая сивухой.

Миша сплюнул и перешагнул через оборванца, стараясь не попасть в лужицу. То же самое проделала и Кити, которую едва не стошнило от запаха, исходившего от хитрованца.