Капкан на честного лоха

«А, может, перепутала ты чего? – допытывался следователь. – Ты говоришь „кажется“, а тут точность нужна. Может, это были две тройки? Или тройка с восьмеркой?» «Может, и так, – тут же послушно согласилась баба, она немного робела перед районным милицейским начальством. – Может, и тройка с восьмеркой. А может, две тройки».

«А если вспомнить поточнее?» – следователь потерял надежду точно узнать цифры. «А поточнее я вам уже сказала, – женщина уперла руки в бока. – Я видела две восьмерки в начале».

Следователь надолго задумался, что писать в протоколе. Вздохнул, перешел на «вы» и снова начла приставать с вопросами. «Понимаете, вы единственный ценный свидетель, вы одна видели эти номера, – сказал он. – Тут нужна точность. Тройка – это тройка, а восьмерка – это другое дело. Вспомните хорошенько: может, в номере шестерка стояла». «Может и стояла, – тут же согласилась баба. – Как пить дать стояла. Даже очень может быть. Но я видела восьмерки. Потому что не слепая».

Допрос свидетеля продолжался ещё более часа и вертелся вокруг двух чисел. В конце разговора следователь охрип и почувствовал во рту вместо языка неподатливый кусок резины. Зато достоверно установил, что номер машины начинался именно с двух восьмерок.

Собственно, на этом работа районных милиционеров и прокурора была завершена. На заднем дворе водители прогревали моторы двух «Нив», собиравшихся в обратную дорогу.

Ткаченко вошел в отделение милиции, когда в первой комнате милицейские чины дописывали последнюю страничку протокола допроса свидетелей. А во второй комнате, не по годам старательный следователь прокуратуры Вадим Генкин в который раз рассматривал телесные повреждения, что убийца или убийцы нанесли участковому: запекшиеся потеки крови на лице, осколки желтоватой кости черепа, торчащие из черной раны, из-под коротких слипшихся волос.

Наконец, Генкин разогнулся, поздоровался за руку с Ткаченко и сделал вывод.

– Вот эти вертикальные потеки крови на лице, они говорят о том, что Гаврилов получил первый удар монтировкой по голове, но сразу не упал. Какое-то время он находился на ногах, кровь хлынула из-под шапки, залила лицо. Он скинул шапку с головы. А потом получил второй и третий удары. Ребром монтировки. И только тогда упал.

– Логично, – согласился Ткаченко.

Он принял следователя прокуратуры под локоть, вывел на высокое крыльцо, пошептаться на свежем воздухе. Генкин подробно рассказал обо все, что удалось накопать следователям, пока Ткаченко находился в дороге. Единственная важная деталь, которую установило следствие: номер машины начинался с двух восьмерок.

– Паршивое дело, – подытожил Генкин.

– Паршивей некуда, – согласился Ткаченко. – Придется нам с солдатами здесь ночевать.

– А мы уезжаем, – сказал напоследок Генкин. – «Скорую», чтобы увезти труп в район, вызвали ещё днем. Может, застряли по дороге. Вы уж тогда проследите, товарищ майор…

– Прослежу, – кивнул Ткаченко.

Настроение окончательно испортилось, беглецов в Молчане нет. Преступники проехали поселок девять часов назад и не оставили здесь ничего кроме трупа участкового. И, судя по всему, давно находятся за пределами района. Остается ждать новых известий. Спустившись с крыльца, Ткаченко подошел к грузовику, открыл борт кузова и приказал подчиненным выгружаться.

Глава третья

Климов – единственный чужак среди блатных. Он сидел на заднем сидении крайним слева и в который раз переживал кошмар, случившийся сегодняшним поздним утром.

Все шло гладко, настолько гладко, что сердце млело, голова сладко кружилась, а вперед загадывать было страшно из суеверных соображений. Белой ночью отмахали не то, чтобы порядочно верст, по такой-то дороге из слабенькой машины много не выжмешь, но, кажется, следы запутали.

Несколько раз меняли направления, объехали стороной две деревни, попавшиеся на пути. Третью деревню, всего десяток дворов, рискнули проехать насквозь, по единственной улице, вдоль спящих домов. Пятый час утра, ни одна занавеска не дрогнула в окне, ни одна собака не залаяла. Дальше дорога пошла по болотистой низменности в серых островках снега, льда и бурых пятнах мерзлой земли. На горизонте ни леса, ни зарослей кустов.

Чтобы перекусить, машину не останавливали, пустили по кругу банку тушенки, затем другую, затем третью. Однообразный пейзаж, тягучая дорога убаюкали Климова, набившего живот. Повесив голову на грудь, он задремал. На смену лихорадочному возбуждению последних перед побегом дней, трех бессонных ночей, пришли сонливость и апатия, с которыми не было сил бороться.

Кажется, наступило позднее утро, когда проехали лес. «Газик» дернулся и замедлил ход. Климов поднял голову, открыл глаза. В эту минуту Урманцев остановил машину. Он уже переоделся в цивильную одежду, утепленную куртку болотного цвета с воротником стоечкой, брюки и серую кепку. Авторитет Лудник по кличке Морж, сидевший на переднем сидении, облачился в синюю непромокаемую куртку с капюшоном. На голове кожаная кепка с ушами.