Капкан (СИ)

Мой взгляд невольно падает на Роланда, когда, спустившись с рук папы, Лео подходит к нему. Сначала малыш тянет ему маленькую игрушку гепарда, в надежде поиграть с ним, на что Роланд отвечает с таким безразличием, что леденеет все вокруг. Ребята нисколько не удивляются его сухости по отношению к ребёнку, что доказывает мне — он всегда ведёт себя так. А когда малыш просится к нему на руки, Ханукаев без доли смущения обращается к Крис, чтобы она забрала Лео.

У меня сердце сжимается от боли, как только я представляю, что он мог проявить такое же безразличия к собственной дочери. Никогда бы себе не простила, если бы позволила ему поступить так с Арианой — внушить ей чувство, что папа её не любит.

В очередной раз убедившись, что делаю все правильно, ограждая его от правды, встаю с места и подхожу к Крис, которая старается успокоить плачущего ребёнка.

— Давай, я попробую его успокоить? — обращаюсь к ней.

Она устало передаёт мне его на руки. Он начинает плакать ещё сильнее, и, прижав его к груди, я окунаюсь в омут воспоминаний. Вспоминаю Ариану в этом возрасте. Вспоминаю, как она капризничала, доводила меня до истерики, а потом своей улыбкой стирала все плохое за собой. Она казалась для меня настоящим, до умиления сладким, ангелом. Я сходила с ума от поцелуев в её пухлые щеки, тонула в её больших голубых глазах и не верила, что моё сердце способно на такую самоотверженную любовь. Порой мне кажется, что вся пережитая мною боль — это плата за огромное счастье с ней.

— Пойдём посмотрим, что на улице происходит, — говорю Лео, не обращая внимание на его каприз. Понимаю, что ему хочется больше внимания от взрослых, которые увлечены общением между собой.

Ставлю его на подоконник, обнимаю сзади и, вдохнув сладкий аромат детской кожи, обещаю самой себе, что ещё несколько дней, и в моих объятиях будет Ариана.

Указывая пальцем на проезжую часть, начинаю эмоционально восторгаться деревьями и мимо проезжающими машинами, стараясь привлечь внимание малыша. И уже спустя минуту Лео успокаивается и весело тыкает вместе со мной пальцем в окно, смеётся и изредка смотрит на меня своими счастливыми заплаканными глазками.

Немного проигравшись с ним, я возвращаюсь к ребятам, сажусь за стол и сажаю ребёнка к себе на колени.

— Тебе идёт быть в роли матери, — заявляет Крис, искренне улыбаясь.

— А может она уже мать, — следом, с улыбкой на губах произносит Демид. — Смотри, как усмирила нашего мужичка.

Сердце замирает от услышанного, хотя и понимаю, что он шутит.

— Чтобы усмирить мужчину, не нужен опыт с детьми, — ухмыляюсь, стараясь скрыть волнение и страх перед проницательностью Роланда, который внимательно изучает меня. Ведь от него никогда не ускользает смена моего настроения.

Мы весело сидим ещё около получаса, а потом Ханукаеву звонят, и он сообщает, что нам с ним пора выезжать в бар, где началась подготовка к съёмкам.

Я прощаюсь с Демидом и Крис, прижимая каждого так крепко, что есть сил, ведь понимаю, что это наша последняя встреча, и, возможно, мы больше никогда не увидимся с ними. Прощаюсь с малышом Лео, мысленно желая ему беззаботного детства и светлого будущего. Я, правда, люблю эту семью особенной любовью. Я не нуждаюсь в их постоянном присутствии в моей жизни, но я нуждаюсь в их счастье, как в собственном.

Когда мы оказываемся с Роландом один на один в машине и проезжаем молча половину пути, я не удерживаюсь и, обернувшись к нему, спрашиваю:

— Не любишь детей?

— А должен? — спрашивает бесстрастно, взглянув мне в глаза.

— Нет. Но, получается, даже ребёнок не способен тебя умилить?

— А почему меня кто-то должен умилять? Тем более, чужой ребёнок.

— Чужой? Это ведь ребёнок твоего близкого друга.

— Не имеет значения.

— А собственный? — вырывается невольно.

— Ты думаешь я так глуп, чтобы заводить собственных детей? — его слова самыми острыми ножами вонзаются в сердце.

— Почему же глуп? — спрашиваю с трудом.

— Я умею учиться на чужих ошибках. С моей работой незачем создавать семью.

Отворачиваюсь к лобовому окну и, переведя взгляд на дорогу, стараюсь перевести дыхание.

— Ты прав. Таким людям, как ты, лучше не иметь родных. Ведь именно они становятся главными мишенями.

— Умнеешь на глазах, — произносит сухо, даже не посмотрев в мою сторону.

И я ведь согласна с ним — он сказал то, о чем я всегда думала, чем руководствовалась при решении держать дочь подальше от него. Но от чего-то на душе всё тяжелее и становится сложно дышать.

— А ты не хочешь сменить работу? — спрашиваю, не удержавшись, и вновь смотрю на него.

— А ты хочешь создать со мной семью? — усмехается, бросив на меня короткий взгляд. — К чему этот допрос?

— Ни к чему. Простое любопытство.

Он ничего не говорит в ответ. Закрывает своим молчанием тему этого разговора, а я больше не решаюсь её открывать.

Доехав до бара, молча выхожу из машины и захожу в знакомые стены, пропитанные атмосферой старого Лондона. Меня окутывает волна прежнего восхищения, когда под музыку рояля я прохожу между столиками и вдыхаю древесно-пряный аромат, рассматривая родной для глаз интерьер, который отреставрировали и сделали лучше.