Алкино сердце, как, собственно, и Асино, колотилось при виде одного из актеров в фильме «Гардемарины, вперед!», они любили его горячо и совместно, обсуждая каждую новость, которая выходила в газетах или передаче «Кинопанорама». Раз в месяц обе наведывались в районную библиотеку, брали в читальном зале пачку журналов «Экран» и садились за задний стол небольшой комнаты. Сначала листали свежий номер, прислонившись головами друг к другу, потом Алка доставала маленькую шоколадку «Россия» и начинала рьяно шуршать ее оберткой из вощеной бумаги и фольги. В это время Ася выдирала из журнала нужные листы с вожделенными фотографиями гардемарина для себя и Алки, а вечером они рассматривали трофеи, ревели и мечтали. Одно из этих фото, там, где актер, накачанный и бритый, с мечом в руке и геенной огненной на заднем плане, Ася вставила поверх портрета ахалтекинской лошади. Этот портрет в рамке под дешевой пленкой подарила ей на день рождения дорогая тетя. Ася любила тетю, любила лошадей, но Жигунова любила больше. Поэтому, выцарапав гвоздем пленку, она затолкала под нее кумира и повесила над столом.
Алка была не столь изобретательной. Она клеила Жигунова прямо на обои, за что каждый раз получала скрученным полотенцем от «мамки» – на самом деле бабушки, которая растила Алку одна после гибели ее матери при родах и женитьбе отца на другой женщине. Отношения с «мамкой» были тяжелыми. Марья Ильинична запрещала Алке все: встречаться с мальчиками, гулять с девочками, носить короткие юбки (жопу-то открыла свою жирную!), краситься, приходить после восьми вечера. Алка попирала все запреты. Обладая кустодиевскими формами, она раньше своих ровесниц лишилась девственности, красилась наотмашь, знала всех владельцев ларьков в округе не только в лицо и нередко влипала в истории, от которых у Аси шевелились уши. При этом всегда была весела, независтлива и бескорыстна. Ася доверяла ей свои секреты.
– Знаешь, кого я видела? Клюквина! – сообщила Алка, догрызая рыбий хвост.
– Кто это?
– Ну который с тобой в музыкалке был. – Алка не училась в музыкальной школе, но знала от Аси все новости.
– Клюева?
– Ну да. Он на городском конкурсе выступал. «Мамку» туда пригласили как работницу тыла, и она меня потащила. Он там на скрипочке своей пилил. С ним еще педераст какой-то стареющий возился. Ваще красивый, козел.
– Педераст?
– Не, Клюков твой.
– Он такой же мой, как и твой. Вообще странный он, знаешь. – Ася задумчиво обсасывала остатки мяса на рыбном скелете. – С одной стороны, пресный, как вот эта чехонь до засолки, ни запаха от него нет, ни цвета. С другой стороны, как начинает играть, вот прям дышать нечем, вот, знаешь, родила бы ему пятерых сыновей и всю жизнь пылинки бы с фрака сдувала. А потом придет в тонику
, задерет свой подбородок надменный, и думаешь: как такое вообще в голову могло прийти? Жлоб жлобом.– Куда придет?
– Да неважно. Давай, заводи нашу.
Алка вдохнула, пафосно подняла в руке рыбий хвост и, дирижируя им, загудела на одной низкой ноте:
Ася закатила глаза и вступила первым сопрано:
Они громко захохотали, но осеклись, когда в центре драки, куда были вовлечены уже около пяти-шести мужиков, раздался выстрел. Алка резко встала.
– Сейчас Кощея порешат, пошли… – И рванула к сваре. Ася дернулась за ней.
В середине месива лежал Кощей с разбитым лицом, вокруг мялись плотные и лысые братки.
– Вы че, его убили? – завопила Алка.
– Да не, пуганули только, а ты кто, толстуха?
– Невеста его. Много должен?
– А ты че, хочешь за него отработать? – Браток схватил Алку за руку.
– Оставь ее! – заорала Ася.
– А тебе чего, ушастая?
– Бутылочку воды продайте. После рыбы пить хочется. – Ася дебильно улыбнулась.
– После рыбы пивка надо пить. – Обстановка постепенно разряжалась, Кощей завозился, начал вставать на четвереньки. – Поехали, девки, с нами, все будет – и водичка, и водочка.
– Да не, в другой раз. – Ася резко толкнула Алку, и одномоментно они дали деру в сторону жилых домов, благо знали в своем районе каждую тропинку и укрытие.
– Смотри, как бегут, – рыгнул один из свары. – Одна такая цок-цок-цок – стройняга, а другая тыц-тыц-тыц – пышечка волшебная. Догоним? Чур, мне толстуху.
– Да не, поехали, потом отловим как-нибудь, – сплюнул другой, и толпа села в новенькую «шестерку», оставив Кощея корчиться на пыльном асфальте.