Капри - остров маленький

Он знал, что это обстоятельство обычно смягчает клиента. Но муж, очевидно, подумал, что Флавио показывает ему на какую-то достопримечательность, и стал озираться по сторонам с вымученной любезной улыбкой. Экипаж бодро катил по дороге.

— На Малое Взморье, — уточнила женщина.

— Да, да, мидам, — подтвердил Флавио. — Потом мы поехать Анакапри.

— Нет, нет! — возразил муж с ужасом. — Малое Взморье.

— Анакапри, вилла Сан-Микеле, доктор Мунт, интерестинг, прекрасное воспоминание.

— Нет, нет.

— Утром — Малое Взморье. Днем — Анакапри. Завтра — Большое Взморье. Я возить везде.

Повернувшись на своем сиденье, Флавио смотрел на своих клиентов добродушным взглядом людоеда, только что обнаружившего Мальчика-с-Пальчика и его шестерых братьев.

— For all — тысячу лир.

Муж колебался. Оптовая цена завораживает.

Но вмешалась жена.

— Нет. Сегодня Малое Взморье…

Экипаж начал спускаться к Малому Взморью.

Справа возвышались розовые и охряные скалы горы Сопаро, слева мелькали оливковые деревья и сквозь них — море. Гарибальди шел быстрой рысью, гордо выставляя вперед грудь, и желтое перо у него на голове колыхалось от порывов ветра. А Флавио запел во все горло «Фуникули, Фуникула». Нерешительный муж и угрюмая жена страдали. Оба предпочли бы любоваться пейзажем в тишине, но они принадлежали к той ноющей и несчастной породе людей, которая ссорится из-за цен, но не смеет сказать гиду, чтобы он пропустил зал, который им не нравится. И Флавио тоже страдал. После нескольких минут хорошего настроения вспомнились заботы, дети, жена, жаловавшаяся на боль в пояснице. А тут нужно еще и петь! Туристы — странный народ. Есть такие, кому ужасно нравится, когда кучер не только управляет лошадью, но еще и поет. Так они лучше запоминают лунный свет!.. Кучер, поющий старинную неаполитанскую песню! Эти итальянцы — музыканты в душе! Но сейчас было всего полшестого, кучер пел фальшиво, думал совсем о другом. Лошадь иногда ржала, и порой брызги ее слюны попадали на лицо супруги, которая от отвращения поджимала и без того узкие губы. А тут еще время от времени зад лошади имитировал звуки, какие производят ртом некоторые толстые профессора и некоторые жирные каноники, когда в чем-то сильно сомневаются.

Шесть часов.

С полудня до четырех часов Красавчик Четрилли провел на пляже и в воде: плескался, демонстрировал свой торс, весело ржал, отчего капельки воды дрожали на кончиках его ресниц.

— Я люблю спортсменов, — как-то призналась Лаура Мисси.

Что ж, он выглядел вполне спортивно.

Потом он пообедал с ней. А в четыре вернулся к себе — он жил в маленькой квартире на первом этаже одной виллы — и поспал. Затем в домашних тапочках и старых брюках спустился на кухню. Он любил коротать время вот так, в неглиже, заниматься какими-нибудь домашними делами: чинить лампу или ремонтировать сиденье унитаза… Иногда он проверял счета, запас продуктов.

— Бифштексы — слишком дорогое удовольствие. Возьми лучше печенку. Это тоже вкусно.

Кухаркой у него работала женщина лет сорока пяти с бесформенной талией и честным, но грубым и некрасивым лицом, шершавая кожа которого была покрыта черными точками.

— Печенка не всегда бывает.

Он сел за стол, где его уже поджидала на тарелке вареная лапша из желтого теста. Кухарка поставила перед ним чашку кофе с молоком.

— Ах! Моя старушка! — произнес он небрежно.

И не двигаясь с места, обхватил рукой ее бедра.

— Толстый боров, — в ее голосе звучали нотки восхищения.

Он заржал своим красивым ржанием и поднял к испещренному черными пятнышками лицу свои безупречные черты.

— Толстый боров, — нежно повторила она.

— Пошли, — сказал он.

Он встал, задрал юбку кухарки, положил руку на ее огромный зад, и они направились в спальню.

Вот таким образом красавцу Четрилли удавалось сохранять с другими женщинами то абсолютное хладнокровие, которое, по его мнению, должно было сводить их с ума гораздо надежнее, чем самые трудоемкие подвиги в постели.

Семь часов.

Госпожа Сатриано только что вернулась с площади. Она вошла в гостиную. Там сидели Форстетнер и Андрасси.

— Вот, — протянула она Андрасси пакет. — Это плавки. Я подумала, что для молодого человека, как вы…

Она смело посмотрела на Форстетнера.

— Купание в вашем возрасте очень полезно.

— О! Спасибо, синьора.

— Надеюсь, я угадала ваши размеры.

И она сильно покраснела.

— Не правда ли? Это было…

Она развернулась на каблуках и ушла в свою комнату.

Светила луна.

Дома были залиты лунным светом.

Массивные тени.

И еще Вос, и Мейджори Уотсон, и граф Танненфурт, бывший камергер Вильгельма II.

Вос — очень длинный, Танненфурт, два метра в высоту и соответственно — в ширину, Мейджори между ними — как маленькая девочка.

— Вот, — сказал Вос.

Он открыл калитку виллы Мейджори Уотсон, посторонился, подставляя свою длинную щеку для братского поцелуя.

— Good night! — сказал он.

Танненфурт чопорно поклонился.

— Станни! — воскликнула Мейджори.

Вос, освещенный луной, повернул к ней лицо, открытое, как вопросительный знак.

— Станни, останься еще ненадолго со мной.

— Но… — замялся Вос, — я возвращаюсь с…

Он кивнул в сторону Танненфурта.