Капри - остров маленький

— Но тем не менее я первый посоветую вам немного выждать. Наберитесь терпения. Получите сначала вид на жительство. Как только он будет у вас в кармане, я вам обещаю, в тот же день я найду вам работу… работу, более достойную вас. Во всяком случае, Пасеков не может решить этот вопрос. Ему самому едва удается сводить концы с концами. К тому же на острове… Но какое море! Вы не находите? Взгляните вот здесь, между листьями апельсиновых деревьев…

Андрасси удивленно поднял глаза.

— А, вы здесь! — сказал Форстетнер.

Он подошел, с подозрением глядя на Андрасси.

Форстетнер и Сатриано удалились, оставив Андрасси наедине с пейзажем. Он облокотился на балюстраду, с которой открывался вид на дорогу, на виноградники, на море. Разные неясные мысли лезли ему в голову, мрачные, но лишенные определенности, яростные, но без конкретной направленности, иногда они прояснялись, выплывали на поверхность, возникали, словно спина рыбы на водной глади. Вот возник фрагмент, который можно было бы назвать: старая дама с претензиями. Затем жест: пожимание плечами. Слово: вобла. Затем возврат назад: я не прав, она очень хорошая женщина. Он усмехнулся: на Капри каждый делает, что хочет. Махнуть рукой. Стать вот таким оливковым деревом. Оно тянется вверх. Старик, старик, старик. Его усталые скрюченные руки. Надо же! Лодка. Он мне заплатит за это, мерзавец! Никаких женщин! Никаких женщин! (Пронзительный голос, нос полишинеля.) Почему? Ну почему? Ты у меня получишь на орехи, отвратительный старый мерзавец! Мысль терялась, возвращалась. Необходимо подождать. Естественно. А как же Сандра? Сандра, Сандра, Сандра… За это я стал уважать вас еще больше… Сатриано. Его мучнистые щеки. Почему он так сказал? Каждый раз, когда речь заходит о Форстетнере… А тут еще этот порез на ноге. Я забыл прижечь его спиртом. Мысль уходила, терялась в пейзаже, прерывалась из-за шума, доносившегося с дороги. Потом вдруг выплыло: не хватало только столбняка. Со всем этим лошадиным навозом было бы совсем немудрено. Так глупо. Но нужно подождать. Он прав. Ждать. А как же Сандра? Перед ним возник красный шерстяной джемпер, который затем превратился в шарф и, наконец, рассеялся среди деревьев, среди виноградников. Море, тихие удары волн, тихие шлепки его лапок. Комиссар полиции, маленький квадратный стол, заваленный печатями, окурками…

И внезапно на него напал страх. Внезапный, возникший в одно мгновение. До этого страх спал. А теперь проснулся.

До этого были виноградники, оливковые деревья, море. И вдруг все пропало, остался только лагерь.

Ограждение из колючей проволоки, бесконечно тянущееся время. Украинец из канцелярии, румын-эпилептик из третьего барака, псих из седьмого. Его ночные завывания. Его били ногами по голове, чтобы заставить замолчать. И люди, люди, повсюду люди, передвигающие ноги, одни — возбужденные, другие — вялые, одни — погасшие, другие — как бы освещенные желтым светом, если можно назвать светом тот бледный проблеск надежды, смешанной со страхом.

Страх. Смутный, бесформенный страх, страх повсюду, полицейский страх. Медленный страх. Тигр? Тигр, это — пустяки. Страх перед тигром проходит. Страх перед полицией — никогда. Полиция никуда не уходит. Она всегда здесь. Опасность. Вроде ее нет, но она повсюду. Города — это уже не города, это — моря, в которых плавает акула. Одна-единственная акула. Есть один шанс из тысячи встретить ее. Но этого достаточно. И появляется страх. Полиция — то же самое. Полиция — не Господь Бог. Из двоих человек одному она позволяет убежать. Но тот, кто знает, что за ним следят, чувствует себя вторым, тем, кому не удастся убежать. Появляется страх. И все сразу изменяется. Без него все было по-другому. Андрасси видел, как арестовали его отца: тогда страха не было. Потом полицейский пришел к нему и сообщил о смерти отца: страха не было. На границе, спрятавшись в лесу, он слышал шаги пограничников и лай собак: страха не было. Вторую границу, австро-итальянскую, он пересек в грузовике с подвыпившими американскими солдатами, которые играли на банджо, пересек, пребывая в том благостном состоянии, складывавшемся из ощущения близкой свободы, опьянения солдат, солнца, искрившегося на снегу. Страха не было. А человеку, никогда не испытывавшему страха, достаточно ничего не опасаться.

Страх пришел к Андрасси только в лагере. Среди всех собравшихся там людей. В тот момент, когда он почувствовал себя, как и они, уязвимым. Бесконечно уязвимым. В то мгновение, когда он впервые, наконец, понял: катастрофы касаются и его тоже, они могут ударить и по нему. Украинец, выходивший из канцелярии. Кого он искал? Что собирался сообщить? Появлялся страх. Мы все рабы. Иногда приходили американцы. Миссии. Им были нужны: химики, четыре водопроводчика, один преподаватель русского языка. Интернированных выводили, показывали. Это походило на рынок. Безрадостный, горький, мрачный рынок. Шамкающие старики жевали своими зубами. Молодые люди, выпрашивающие окурки. Или хвастуны.

— Я хороший специалист. Со мной у вас не будет забот.

И американцы: