Капризная вдова

Когда поклонники оставили Энджел в покое, она устало откинулась на спинку стула, безучастно уставившись на публику в партере. Некоторое время ее взгляд бесцельно блуждал, пока не остановился на нескольких щеголях, которые прохаживались между рядами, едва не заглушая оркестр своей болтовней. Это были диковинные существа – в лиловых атласных сюртуках, желтых панталонах, с огромными лорнетами, щедро напомаженными волосами и затянутыми талиями, которые нелепо контрастировали с накладными плечами и грудью. Настоящие клоуны! Энджел несколько минут наблюдала за ними, досадуя, что их громкие голоса мешают слушать музыку, потом, подавив печальный вздох, отвела глаза. Она чувствовала себя неловко в роскошном модном наряде, и от этого ее тело до самых носков изящных, расшитых мелким речным жемчугом туфелек словно налилось свинцовой тяжестью. Должно быть, она выглядит так же нелепо, как клоуны в партере! Ах, с какой радостью она променяла бы свой нынешний наряд на старое муслиновое платье и поношенные сапожки, а весь этот шум и суету – на возможность спокойно сочинять музыку для фортепьяно и арфы, записывая ноты на тяжелых листах пергамента. И вообще, как хорошо было бы вновь оказаться у себя, в имении Раскидистые Дубы, где с детства знаком каждый уголок, не то что в доме Эннерсли! За несколько дней на новом месте Энджел уже раз пять успела заблудиться по пути в свою спальню! Однажды она даже забрела в комнату к мисс Брэндиш как раз в тот момент, когда та переодевалась к ужину! От неловкости бедная девушка весь вечер не смела поднять глаз на свою благодетельницу.

При мысли о пережитых злоключениях Энджел почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой! Верхняя губка ее задрожала, из глаз выкатилось несколько непрошеных слезинок. Вдруг кто-то осторожно сжал ее руку. Энджел подняла голову – на нее озабоченно смотрели голубые глаза ее молодого покровителя.

– Вам нехорошо, милая? – наклонился к ней Брэндиш.

В его голосе было столько искреннего участия, что бедняжка едва не разрыдалась, но поборола душившие ее слезы и мужественно улыбнулась.

– Ничего страшного! – ответила она вполголоса. – Просто я еще не привыкла к жизни в городе. Я здесь совершенно теряюсь! Вы знаете, как вернуться обратно на ту огромную площадь, в дом вашего отца? А я – нет! Не могу даже сообразить, в каком направлении идти!

Он ободряюще похлопал ее по руке, и волнение Энджел немного улеглось. С самого отъезда из дома виконта она переживала, что они не смогут найти обратную дорогу. Бедняжка не запомнила ни адреса, ни названий улиц и площадей, по которым они проезжали.

И еще ее смущал нескончаемый хоровод незнакомых лиц вокруг. Как Энджел ни старалась, она не смогла запомнить ни одного из подходивших к ней молодых людей, за исключением, пожалуй, последнего джентльмена с большим носом, – он так громко и противно позвякивал своими многочисленными брелоками! К тому же он толстый! Только бы Генриетта не заставила ее танцевать с ним на первом балу, если этот джентльмен окажется среди приглашенных!

Энджел покосилась на сидевшую сбоку и чуть сзади сестру. Ах, как бедная девушка жалела сейчас, что поддалась на уговоры Генри и Шарлотты поехать в Лондон! Куда ей до старших сестер, у них у обеих такой сильный характер! Когда они принялись ее уговаривать, она попыталась объяснить им их ошибку, но в глазах Генри и Шарлотты было такое отчаяние, что она и конце концов уступила, хотя и знала, что ехать в Лондон бессмысленно. Она никогда не сможет найти себе мужа по сердцу, как они хотят, – большинство мужчин с их глупой болтовней о лошадях, светских раутах и политике казались ей ужасающе скучными. Но разве Энджел могла отказать своим милым сестрам? Единственное, на что она рассчитывала, – что в Лондоне замуж выйдет кто-то из них. И когда это произойдет, Энджел попросит отпустить ее обратно в Раскидистые Дубы!

Она взглянула на сцену – там снова запела знаменитая Каталани, и зрители восхищенно затихли, за исключением, разумеется, клоунов в партере. Слушая прекрасный голос певицы, Энджел почувствовала, как из сердца уходят боль и тревога. Музыка – вот ее единственное утешение и отрада…

Господи, как отвратителен Лондон!

25