Капсула бессмертия

– Да нет, зачем ему такого желать? Уж лучше вы к нам, да, Герман? – грандиозно шутил Фуко. – Как там говорится… заезжайте к нам на Колыму?

– Ага, пишите письма.

– На свободу с чистой совестью.

– А нам тут на асаповских рудниках…

– До седых корней.

– Кхе-кхе.

Они все были в том возбужденном состоянии, в котором пребывают родственники покойного на похоронах.

Уже на пороге Пророк обернулся и, в последний раз окинув взглядом оупен-спейс агентства «ASAP», произнес про себя следующее:

«Мне грустно оставлять вас, овцы, без пастыря. Но я буду рядом. И вернусь, обещаю. Вернусь, чтобы вывести вас отсюда».

Он спустился по лестнице и ступень за ступенью сошел с крыльца, похожего на капитанский мостик.

В песчаных степях аравийской земли
Кусты толстяника росли,
Молились в той тени повстанцы,
Готовясь к бою с силой тьмы.

Без кулеров иссохли губы,

И Кошкина в лохмотьях потянулась было,
Чтоб сочный денежного дерева листок
Испить.
Глава отряда, Герман,
Остановил ее, сказав,
Что древо то мышьяк питает смертоносный,
Мол, рано нам еще о смерти думать,
Крепись,
Последний бой грядет, бой за свободу.

В дрожащем знойном воздухе мелькали

Слепящие в златых одеждах Роджер,
Закованная в латы Шишунова
И Патрик на свирепом кабане,
В руках ощеренной дубиной помавая,
Звал на расправу бедных беглецов.

За ними строй эккаунтов/клиентов

И призраки прошедших фокус-групп,
Мирьадами, сомкнувшись, ждал приказа.

Спокойно Герман речь держал перед отрядом:

«Лелик, Болик, Кошкина малышка
И пьющий пиво вечерами Глеб Фуко,
Вы правый фланг храните пуще жизни.
Художник Барбаков, что в раскадровки
Ушел вместо холстов батальных,
И ты, подавленный и бледный Порываев,
От брифов с раскаленной головой,
Вы отвечаете за то, что слева.

В арьергарде на провианте Трушкина,

Которой все еще доверья нет.
Со мною знаменосец Дима
И перебежчица Жульетта,
А также благородный Куприянов,
Который как-то чуть не выбросил экран,
Услышав, что его предать пытались,
Пересадив в то место, где халтура
Была бы всем видна.

Мы плотным кулаком

Ударим в их непрошибаемые стены!

Пускай

С Отцом Великим на устах в Валгаллу
Несутся наши души,
Никогда
Им волю не отнять и не уволить,
Ни хитростью и ни обманом,
Ни референсов стрелами,
Ни бесконечных комментарьев трескотней!
Вперед же за звездой восьмиконечной!

И вот мы с криками «Lo Deus volt!», как лава,

Несемся на щиты.
И вижу пред собой я,
Как Роджер сквозь забрало свой зрачок
Прикрыл, предвидя ужас предстоящей сечи…

– Антон? – Зоя Ильинична удивленно смотрела через приоткрытую дверь. Ее глаза с остреньким взглядом, все еще обведенные тутовым соком, стали похожи на пуговки мелкого грызуна, выглядывающего из-под лопушины. – Почему ты не в Питере?

– Нет. Тетя Зой… Я Герман.

– Герман?

– Да, ваш племянник. Может, все-таки откроете?

Она скрипнула дверью и отошла назад. В неподвижном воздухе прихожей царил ментол сердечных капель, оттененный гнилью, волглой одеждой и всем известным запахом старушки.

На ней была ночная рубашка, hand made свитер и пиджак с логотипом ГМИИ имени Пушкина, накинутый поверх всего, как бурка на джигита. Ноги украшала пара тапок с посеревшими кошачьими мордочками, старый подарок Третьяковского-старшего. От былой экстравагантности остался красный бант в горошек, висевший сбоку головы.

– Герман… – повторила Зоя Ильинична, жуя губами, словно пробуя слово на вкус. – Ну, проходи. – Она указала в сторону кухни. – А у меня Андрей бывает. Ты знаешь Андрея?