Прежде чем выйти из гостиной, он на секунду остановился.
«Белый заяц пускай не заметен в снегу, – прошептал, вспоминая слова. – Но позже по следам его ты все поймешь».
На кухне лежал оброненный тетей по-осеннему желтый лист. Пока она возилась в спальне, он прочитал самую последнюю ее запись:
«Антон из Петербурга стал космонавтом. Он должен спасти человечество, благодаря ордену иоаннитов».
Три
– Герман, хорошо, отлично, мне очень понравилось, что ты именно так, с достоинством, без какого-то надрыва, все это говоришь, но надо бы ритма добавить. Чуть бодрее. – Петр сидел на небольшой стриженой полянке в режиссерском складном кресле, по-американски закинув ногу на ногу и шевелил мини-сапожком
Пророк пожал плечами.
– Ты уверенный в себе, позитивный космонавт. Ты Ричард Брэнсон! Не забывай, это немного шоу. Тебя должно переть. Больше драйва! Сейчас этого по-прежнему нет.
В отличие от Третьяковского, Петр излучал энергию: встал, вытер ладони о штаны нового костюма от Пола Смита (с серебристым отливом и поганками на подкладке), прошелся перед фасадом своего кирпичного куба с большими окнами.
– Я делаю как могу, Петр.
Тот аж взвился:
– Прошу тебя, никогда этого больше не говори! Ты уже делаешь невозможное. И мы верим, что ты сможешь сделать еще больше…
Петр успокаивался – ходил взад и вперед, бросая на Германа страстные взгляды. Герман грозно сощурился, как Пирс Броснан, сложил руки на груди, слегка расставил ноги, пытаясь задействовать зрелое моджо.
Трижды он надевал пиджак
Три дня назад – то есть если сегодня третье, то какого? – первого числа Магнитский позвонил Герману, чтобы сообщить – орден проанализировал результаты его медицинского тестирования. Магистр усомнился в правильности гипотезы Петра относительно Германа.
– Сейчас такое время, когда нужно все всем доказывать, – говорил по телефону хорохорящийся Магнитский. – Ничего еще не потеряно, прорвемся. Но тебе придется убедить Колотилова, а для этого понадобится презентация, продающая тебя как пророка. К сожалению, правила для всех одни. Но я готов тратить на это время. Я тебя прокурирую.
Третьяковский согласился. А что оставалось делать?
Все всегда происходило на лужайке: Германа поче му-то не пускали в умный дом, хотя, судя по сайту
– Давай заряжаться от земли, пока погода хорошая, – с комсомольским задором предложил Петр, показывая на большой офисный стол, заблаговременно вытащенный на улицу, когда Третьяковский, приехав первый раз, устремился к самораздвигающимся стеклянным дверям.
Через секунду из-за них появилась молчаливая вымуштрованная горничная с подносом: чай, кофе, печенье, сухая смесь.
– Здесь-то оно как-то получше, да? – спросил Петр.
– Не знаю, мне не с чем сравнивать, – подумал Герман. Все-таки могли пригласить хотя бы из приличия.
Работа строилась следующим образом: Магнитский слушал выступление Германа и раз за разом вносил комментарии. Первая презентация Третьяковского была построена как манифест – повторяющаяся ритмическая структура, показавшаяся Герману наиболее удачно отражающей суть самого предложения:
Перед ним забрезжила надежда…
Петр сказал, что это слишком арт-хаусно и нужно все-таки внятно рассказать историю. С учетом своего знания потребностей и приоритетов магистра он предложил избрать самую привычную, классическую структуру: в хронологическом порядке показать Германа как человека, преданного одной мысли – сделать нечто большее: полететь в космос и открыть новую планету.
– Пойми. Герман как Герман никого не интересует, – говорил Петр после второй презентации, потешно ставя брови домиком. – Тебе нужно выбрать из своей биографии только то, что работает на идею, использовать минимальное количество слов, не грузить деталями и сделать это вкусно, понимаешь? Ты же копирайтер!