Капут

В его любви к Испании был непередаваемый оттенок чувственного вожделения и мистического ужаса, как всегда бывает в любви северного человека к средиземноморским краям; то же самое чувственное отвращение видно на лицах зрителей в древних «Триумфах Смерти», где загробные сцены, вид извлеченных из могил зеленых трупов, простертых нагими на солнце, как дохлые ящерицы, на фоне мясистых, дурманяще пахнущих цветов, вызывают у присутствующих священный ужас, вожделение влекущее и отталкивающее одновременно.

– Испания, – говорил де Фокса, – чувственная и тяготеющая к загробному миру страна. Но не страна привидений. Родина привидений – Север. На улицах Испании можно встретить мертвецов, но не привидения.

И он рассказал о запахе смерти, превалирующем во всем испанском искусстве и литературе, о мертвенных пейзажах Гойи, живых трупах Эль Греко, о гниющих лицах королей и грандов Испании, написанных кистью Веласкеса на фоне золоченой архитектуры, пурпура и бархата в зеленой, золотистой тени дворцов, церквей и монастырей.

– В Испании, – сказал Вестманн, – нередко встречаются призраки. J’aime beaucoup les spectres espagnols. Ils sont très gentils, et très bien élevés[157].

– Это не призраки, – возразил де Фокса, – это мертвецы. Это не воплощенные образы, это существа из плоти и крови. Они едят, пьют, любят и смеются как живые. Но это мертвые тела. Они выходят не ночью, как все призраки, а среди бела дня, среди солнечного дня. Что делает Испанию страной глубоко живой, так это ее мертвецы, которых встретишь шагающими по дороге, сидящими в кафе, коленопреклоненными в церковной молитве. Они проходят неторопливо и молча, сверкая черными очами на зеленом лике, среди веселящейся толпы в городах и весях по праздничным и базарным дням, среди живого люда, который смеется и любит, поет и пьянствует. А те, кого вы зовете призраками, не испанцы, это чужеземцы. Они приходят издалека, неизвестно откуда, и приходят, только если вы окликнете их по имени или призовете магическим словом.

– Вы верите в магическое слово? – спросил с улыбкой Вестманн.

– Каждый добрый испанец верит в него.

– И знаете хоть одно? – спросил Вестманн.

– Я знаю много, но одно обладает сверхъестественной силой и вызывает призраков.

– Произнесите, хотя бы шепотом.

– Я не смею. Боюсь, – сказал де Фокса и слегка побледнел, – это самое страшное и опасное слово испанского языка. Ни один настоящий испанец не рискнет произнести его. Священное слово: услышав его, призраки выходят из небытия и идут к тебе. Фатальное слово для того, кто его произносит, и для того, кто слышит. Положите на этот стол мертвеца, и я не моргну глазом. Но не зовите призрака, не открывайте ему дверь. Я умру от страха.

– Скажите нам, по крайней мере, значение этого слова, – сказал Вестманн.

– Это одно из названий змеи.

– У змей благозвучные имена, – сказал Вестманн, – в трагедии Шекспира Антоний называет Клеопатру нежным змеиным именем.

– О! – воскликнул де Фокса и побледнел лицом.

– Что с вами? Вы не смеете произнести? А из уст Антония оно звучит с медовой сладостью. Никто никогда не называл Клеопатру именем нежнее. Подождите, – добавил Вестманн, довольный своей жестокостью, – думаю, я точно вспомню слова, вложенные Шекспиром в уста Антония…

– Замолчите, прошу вас! – вскричал де Фокса.

– Если мне не изменяет память, – продолжал Вестманн с жестокой улыбкой, – Антоний звал Клеопатру…

– Ради Бога, замолчите! – крикнул де Фокса. – Не вздумайте произнести это слово громко. Это магическое слово нужно проговаривать тихо, вот так… – и, едва шевеля губами, произнес: – Culebra[158].

– Ах, змея! – сказал, смеясь, Вестманн. – И вы пугаетесь такой малости? Слово как слово, я не вижу в нем чего-то таинственного и ужасного. Если не ошибаюсь, – добавил он, подняв глаза к потолку, будто пытаясь вспомнить, – Шекcпир использовал слово «snake», оно звучит не так нежно, как испанское «culebra». О mi culebra del antiguo Nilo…[159]

– Не нужно повторять, прошу вас, – сказал де Фокса, – это слово приносит несчастье. Сегодня ночью умрет кто-то из нас или из близких.